Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.) - Татьяна Симонова

Лица, не имевшие ни одного из этих документов, подлежали привлечению к уголовной ответственности за уклонение от отбывания воинской повинности[1073]. Вопрос о призыве апатридов в польскую армию, изложенный П. Э. Бутенко в «мемориале», направленном в польское МВД, обсуждался на совместном заседании. В ходе обсуждения стороны пришли к пониманию, что политические эмигранты (азилянты) полностью освобождаются от службы в польской армии[1074].

28 октября 1924 г. Франция признала СССР[1075]. Премьер-министр и министр иностранных дел Франции Э. Эррио уже во время своего посещения в 1922 г. России выступил против «санитарного кордона» вокруг России. Интересы восстановления экономики страны и дальнейшего экономического развития Франции, в первую очередь необходимость восстановления пострадавших в период Первой мировой войны районов, требовали активного сотрудничества с СССР. Франция охотно приняла значительную часть русских беженцев из Польши. После этого рабочие артели, оставшиеся в Польше, «почти распались, а отдельные лица устроились на местах»[1076].

Тем не менее генерал Махров доносил Врангелю, что «в Польше нет никого из русских, кто бы не мечтал переехать в другую страну»[1077]. Это желание во многом определяла миграционная политика официальной польской власти. Директор консульского департамента МИД Польши И. Бабиньский открыто заявлял, что русские подразделяются на 2 категории – советские граждане и русские эмигранты; «Приезд в Польшу как тех, так и других, нежелателен». Первых не следует пускать во избежание «коммунистической агитации», вторых – во избежание «русификации восточных кресов». Кроме того, русские эмигранты, по заявлению Бабиньского, в восточных воеводствах Польши «мешают польским властям регулировать различные вопросы, касающихся польских граждан русской национальности»[1078].

В 1925 г. французские власти возобновили запрос на рабочие руки. С января 1925 г. Попечительный комитет приступил к работе с бывшим представителем комитета Ф. Нансена Шарпантье, который стал представителем Международного бюро труда Лиги Наций в Польше по расселению русских беженцев из Польши в форме трудовой эмиграции в США, Францию, США, Латинскую Америку и другие страны. В январе 1925 г. представитель новой международной структуры, в ведение которой были переданы вопросы беженцев, в первую очередь из России и Армении, Шарпантье посетил французское Министерство труда и ряд заводов, принявших рабочих из ряда европейских стран, включая Польшу. Он дал высокую оценку результатам деятельности заинтересованных структур, отметив некоторые недостатки в организации переезда и формировании групп рабочих. По его мнению, в партии из лагеря Стржалково оказалось слишком большое количество женщин и детей. Вместе с тем Шарпантье отметил «быстроту работы и простоту административного аппарата», что существенно сократило расходы на переезд во Францию[1079].

Международное бюро труда приняло решение продолжить отправку рабочих во Францию из Польши, а также Германии и Балканских стран. Женщин было решено отправлять только по специальным сертификатам заводов, специалистов – по предварительному соглашению с заводами; сумма на переезд рабочих в форме возвратных ссуд была увеличена в 10 раз. Было решено в первую очередь вывезти во Францию рабочих из наиболее неблагополучных артелей на территории Польши[1080].

В течение 1925 г. в Кнютанж, Мондевиль, Тер-Руж и на другие заводы Франции выехали 9 партий рабочих (мужчин – 301 человек, женщин – 45 человек и 21 ребенок)[1081]. Для выехавших из Польши беженцев из числа интернированных по линии Лиги наций жизнь во Франции сложилась более удачно, чем для русских беженцев, которые приезжали туда «своим ходом». Их труд на заводах оплачивался более высоко, они имели заводское жилье. Другие русские беженцы работали, как правило, на тяжелых работах, в сельском хозяйстве, на сборе остатков снарядов, вооружения, кабеля, колючей проволоки и прочего, что «французы не хотели собирать из-за боязни»[1082].

Попечительный комитет направил ряд обращений в военное министерство Польши, после чего 21 июля 1925 г. военный министр издал приказ, согласно которому русские инвалиды (интернированные НДА, 3РА и казачьей дивизии Яковлева), инвалидность которых была получена в результате их участия «совместно с польскими войсками в боевых действиях против большевиков», могли пользоваться лечением в польских госпиталях и получать протезы бесплатно[1083].

Тогда же по ходатайству Попечительного комитета польское Министерство труда и общественного призрения передало в распоряжение комитета часть бараков бывшего лагеря интернированных в Стржалково для устройства там Русского инвалидного городка (для участников армий Булак-Балаховича, Пермикина и дивизии Яковлева)[1084]. Получив эти бараки, комитет 3 октября 1925 г. возбудил перед Министерством труда ходатайство об отпуске комитету из средств польской казны необходимых денежных сумм для содержания этих бараков и оказания помощи проживающим в них русским инвалидам, представив в министерство труда и занятости смету.

В результате этого ходатайства министерство включило в свою смету на 1926 г. представленную на рассмотрение и утверждение в законодательные учреждения определенную сумму для Попечительного комитета на оказание помощи инвалидам. 20 июля военное министерство издало приказ о врачебном освидетельствовании, лечении, снабжении протезами инвалидов бывших армий[1085].

В марте 1925 г. МВД Польши издало распоряжение о разрешении выдавать русским беженцам нансеновские паспорта. Теоретически их могли получить «безгосударственные эмигранты», имевшие право на получение российского гражданства, но не желавшие подчиняться советской власти; а также лица, родившиеся на территории государств-лимитрофов, не имевшие прав гражданства ни этих государств, ни любого другого государства[1086]. Однако практическое применение паспортов в Польше отсутствовало. Нансеновские паспорта, как и иностранные польские, выдавались только на выезд и действовали полгода. Обратные визы в нансеновском паспорте польские чиновники ставили крайне редко. Лицам, прибывшим из Советской России, нансеновские паспорта вообще не выдавали»[1087].

Въездную визу в Польшу русскому эмигранту получить было «очень затруднительно» и «только в самом исключительном случае». В декабре 1925 г. в газете «За свободу» появилось разъяснение для обладателей карт азиля и побыта порядка получения нансеновского паспорта. Для его получения необходимо было представить специальные «удостоверения» от полиции и налоговой полиции («податного инспектора») об отсутствии «препятствий к выезду».

Пошлина за получение нансеновского паспорта составляла весьма существенную сумму – 500 злотых. Она могла быть уменьшена «в зависимости от целей поездки» или «при материальной недостаточности» при наличии «удостоверения» от государственного посреднического бюро труда о выезде на работы[1088]. Начавшийся в период репатриации отток беженцев из Польши привел к тому, что число официально зарегистрированных русских беженцев сократилось к середине 20-х гг. до 40 тысяч человек[1089]. Интернированные антисоветских отрядов в Польше получили не гражданство Польской республики, а статус «политических беженцев» и сопутствующее ему право убежища[1090].

К этому моменту завершился ликвидационный период в работе российско-украинской и польской делегаций смешанной комиссии по репатриации. К началу 1925 г. все аспекты репатриации и реэмиграции в СССР получили законодательное обеспечение. Из Польши в СССР в рамках репатриации (до 1924 г.) официально вернулось 9 тысяч человек из числа амнистированных беженцев[1091]. Около 9 тысяч человек их числа бывших интернированных остались на постоянное жительство в Польше или выехали в Германию и другие страны русского рассеяния. Около 2 тысяч амнистированных беженцев переехали на работы во Францию в разоренные войной районы по линии Комитета по делам русских беженцев Ф. Нансена, затем – Бюро труда Лиги Наций.

Ключевая фигура в организации «Крестового похода» из Польши в Советскую Россию Б. Савинков, запутавшийся в паутине операции ОГПУ «Синдикат-2», по официальной версии, покончил жизнь самоубийством поздним вечером 7 мая 1925 г.[1092] «Будущее мне показало, что я был неправ во всем», – подводил он итоги собственной жизни в письменном показании на Лубянке 21 августа 1924 г.

На предъявленное ему обвинение в измене родине и в сотрудничестве со штабом военного министерства Польши Б. Савинков ответил: «Без опоры на иностранцев мы воевать не могли»[1093]. «Кто борется – тот в зависимости от иностранцев: от англичан, французов, японцев, поляков… Иными словами, на границе измены. Ведь никто не верит в бескорыстие иностранцев», – аргументировал Б. Савинков свою позицию[1094].

О своих финансовых манипуляциях он не вспоминал, однако современный анализ архивных документов позволяет нам сделать однозначный вывод: значительные размеры финансовых вливаний из польской казны в «политическую и военную деятельность» Б. Савинков скрыл и от инспекторов и от добровольцев в польских лагерях. Подавляющая часть польских и французских субсидий, а также взносов частных лиц оказалась в его личном распоряжении.