Принуждение, капитал и европейские государства. 990– 1992 гг - Чарльз Тилли

Великобритания продолжала воевать в Европе, одновременно прилагая максимум усилий к созданию мировой империи. К концу Семилетней войны с Францией (1763) Британия стала величайшим колониальным государством. Потеря американских колоний (1776– 1783) не стала такой угрозой государственной власти, как прежние поражения. Несколько мобилизаций для войны с Францией, в особенности, в 1793–1815 гг. привели к большому росту налогов, национального долга и вмешательства государства в экономику, причем одновременно происходило тонкое, но решительное перемещение влияния от короля и его министров к парламенту. Во время этих войн (1801) Великобритания включила Ирландию (не окончательно, но более чем на столетие) в состав Великобритании. И к началу XIX в. Великобритания становится образцом парламентской монархии при господстве землевладельцев, финансистов и купцов.

Расширение империи продолжается и во время быстрой индустриализации и урбанизации XIX в. В самой Британии государство решительно переходит к прямому вмешательству на местах. Если раньше король и парламент зачастую проводили законы, управлявшие продажей продуктов питания, контролировавшие коллективные действия, устанавливавшие отношение к бедным или права и обязанности рабочих, то во всех этих действиях они почти всегда полагались на местные власти, как в смысле инициативы, так и в деле исполнении соответствующих законов. В то время как в Британии местных властей было гораздо больше, чем у многих ее континентальных соседей, но в XIX в. национальные должностные лица как никогда раньше занимались полицейскими функциями, образованием, инспекцией фабрик, конфликтами на производстве, обеспечением жильем, общественным здравоохранением и широким кругом других дел. Шаг за шагом британское государство решительно двигалось к прямому правлению.

За исключением подъема время от времени чувства национальной принадлежности, Уэльс и Шотландия давно уже перестали угрожать разрушением британскому государству. Но Британия никогда так и не преуспела в интеграции или даже запугивании большей части Ирландии. Сопротивление и восстания ирландцев достигли пика после Первой мировой войны. В несколько этапов вся Ирландия, кроме протестантской англизированной северо–восточной части (Ольстер), стала независимым государством, сначала внутри британского содружества, а затем вне содружества. Но борьба в Ольстере и за Ольстер не прекратилась.

И хотя в ретроспективе Великобритания часто представляется образцом политической стабильности, при пристальном внимании к процессу формирования государства на Британских островах можно заметить, как обладавшие властью партии непрерывно боролись за контроль над государством и как часто переход от одного режима к другому совершался насильственным путем. Опыт Ирландии демонстрирует, что, вступив на путь интенсивного принуждения, некий регион может создать сравнительно слабое государство. Но несмотря ни на что, Британия стала государством, которое доминировало в мире в XVIII—XIX вв., она остается мировой державой и сегодня. Историю этого государства нельзя считать неким компромиссом (или даже синтезом) между историей Венеции и России, между страной с интенсивным капиталом и страной с интенсивным принуждением.

Английское, а затем британское государство строилось соединением капитала и принуждения, которое издревле обеспечивало всякому монарху доступ к громадным средствам ведения войны, но только за счет больших уступок купцам и банкирам. Трудный союз землевладельцев с купцами ограничивал независимую власть короля, но усиливал власть государства. Коммерциализованное (товарное) сельское хозяйство, интенсивная международная торговля, империалистические захваты и война с соперничавшими европейскими державами — все эти факторы взаимно дополняли друг друга, содействуя вложениям в военно–морские силы и готовности к мобилизации сухопутных сил для действий за границей и в заморских странах. Коммерциализация и городской и сельской экономики означает, что легче становилось облагать налогами и занимать для ведения войны при помощи меньшего (по размерам) государственного аппарата, чем это происходило во многих европейских странах. Адам Смит рассматривает это на примере простого сравнения Англии и Франции. «В Англии, — замечает он, — правительство пребывает в величайшем в мире торговом городе, купцы здесь обычно и являются теми, кто дает правительству деньги… Во Франции правительство находится не в торговом городе и купцы не составляют большую часть людей, дающих правительству деньги» (Smith, 1910 [1778]: II, 401). В это время Англия стояла ближе к пути формирования государства по модели интенсивного капитала, чем Франция. В Англии для действующего правительства сложилась удивительная комбинация легкого доступа к капиталу и большой зависимости от землевладельцев. И хотя предреволюционная Франция тоже сильно зависела (в отношении местного правления) от дворянства и духовенства, но усилия по добыванию средств на ведение войны у менее капитализированной и коммерциализованной экономики привели к созданию существенно более громоздкого центрального аппарата государства, чем в Англии.

Однако если мы для сравнения добавим Венецию или Москву, мы немедленно заметим большое сходство отношений капитал + принуждение в Британии и Франции. Мы привыкли противопоставлять траектории развития Британии, Франции, Пруссии и Испании как основные альтернативные типы формирования государства. Но в масштабах всей Европы эти четыре варианта обнаруживают общие качества, отличающие их от путей по моделям интенсивного капитала и интенсивного принуждения. В этих четырех случаях амбициозные монархи пытались (с разным успехом) разрушить или обойти представительные собрания, например, провинциальные парламенты при создании вооруженных сил в XVI и XVII вв.; во Франции и Пруссии штаты погибли, в Испании положение кортесов было неустойчивым, а в Британии парламент стал оплотом власти правящего класса. Во всех четырех случаях тот факт, что центр принуждения и центр капитала совпадали в одном субъекте, облегчал — по крайней мере, на время — создание массовых вооруженных сил, в то время как многочисленные, дорогие, хорошо вооруженные армии и флоты давали тем национальным государствам, которые смогли их создать, решающие преимущества в погоне за гегемонией и в строительстве империи.

Почему же Венеция или Россия не стали Англией? Это не нелепый вопрос; он проистекает из признания того факта, что в целом европейские государства двигались ко все большей концентрации капитала и принуждения, превращаясь в национальное государство. Отчасти следует ответить: они стали. Российское и итальянское государства, вступившие в Первую мировую войну, имели гораздо больше черт национальных государств, чем их предшественники за один–два века до того. Но гораздо более полный ответ состоит в том, что они не могли освободиться от власти прошлого, от прошлой истории. Венеция создала государство, отвечавшее интересам торговой аристократии, а сама эта аристократия видела свою выгоду в том, чтобы выискивать пустоты в европейской коммерческой системе, вместо того, чтобы сотрудничать ради построения массовой, прочной военной силы. Россия создала государство, которое, предполагалось, возглавлял самодержец, полностью зависевший от поддержки землевладельцев, собственные интересы которых состояли в том, чтобы удерживать крестьянский труд и продукты этого труда от служения целям государства, а также зависевший от бюрократии, с легкостью поглощавшей всякий избыток, какой только государство создавало. Разного рода революции — Рисорджименто (возрождение) и захват власти большевиками — превратили Венецию и Москву в новые государства, которые все больше напоминали великие национальные государства Западной Европы. Но даже в дальнейшем своем развитии эти государства несли на себе приметы своих исторических предков.

В осмыслении европейской истории нам поможет схематический портрет Китая, предложенный Г. Уильямом Скиннером. Мы тогда поймем, как создание вооруженных сил и организационные последствия этого процесса различались по районам Европы, будучи функцией от сравнительного значения капитала и принуждения, от систем эксплуатации и господства снизу вверх и сверху вниз, от городов и государств. Хотя все государства посвящают свои силы главным образом войне и подготовке к ней, но за исключением этого общего для всех, их сугубая деятельность различается соответственно их положению в сетях капитала и принуждения и их прошлой истории. Но даже при сходстве деятельности организационные формы различаются в зависимости от того, где и когда они имеют место. Все в большей степени структуру и деятельность определенного государства с течением времени определяют отношения с другими государствами. Поскольку же большие национальные государства имели неоспоримые преимущества при переводе национальных ресурсов в успех в международных войнах, то они вытеснили взимавшие дань империи, федерации, городагосударства и всех других своих соперников и стали преобладающей формой европейских политических образований, стали образцами формирования государств. Именно такие государства в конечном итоге определили характер европейской системы государств и распространились по всему миру.