Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских

и довольна. Самое главное — соблюсти баланс: чтобы буржуи не жадничали и чтобы плебсу достаточно сытно жилось. Его же всё устраивает лишь до той поры, пока пайки хватает. Если почувствует, что «маловато будет», выйдет на митинг, забастовку устроит (это у них разрешено, демократия, как-никак), зарплату повыше попросит. Но при этом, если борзанёт, слишком много захочет, полиция разгонит, по голове настучит, а если в разумных пределах — дадут не раздумывая. Он тут же и успокоится. А что ещё надо? Свободные выборы? Они и так есть! Теоретически любой может во власть пройти. А практически? Да кого это волнует, когда и так хорошо кормят? Вот это и называется в современном мире «демократия». Но даже такая демократия — достижение. Она может существовать только в зажиточных странах, где буржуям, приватизировавшим власть, есть с чего народу его законную долю отстегивать. В странах, находящихся за чертой бедности (а таких в мире подавляющее большинство), демократия даже в таком ущемленном виде принципиально невозможна. Когда жрать хотят все, а жратвы хватает только на полицию и членов правительства, нетрудно догадаться, кто окажется у кормушки — самые наглые и беспринципные, отъявленные негодяи и жулики. Никогда в бедной стране невозможно справедливое распределение благ, и, следовательно, не может быть там никакой демократии. Это постулат. Относительная справедливость возможна только при социализме, если, конечно, подходить к делу с умом, не доводить его до маразма.

Штурман переводит дух и вновь вытирает влажным платком выступившую на лбу испарину. В кают-компании невыносимо душно. По переборкам и ребрам шпангоутов стекает конденсат. В наступившей тишине слышны тяжкие вдохи-выдохи собравшихся. Кислорода уже явно не хватает, пора бы снарядить РДУ, но никто не спешит расходиться. Более того, даже в дверях уже толпится народ, затрудняя и без того вялую циркуляцию воздуха. Окинув взглядом разросшуюся аудиторию, штурман продолжает прерванный монолог:

— Не может быть демократии в бедной стране. Да что там в бедной! — восклицает он. — Даже в традиционно богатой стране может произойти всякое, если резко снизится уровень жизни. Вспомните Германию! Первая мировая, Версальский мир, Веймарская республика, гиперинфляция, обнищание населения — и что мы видим? В тридцать третьем году Гитлер самым демократичным путём приходит к власти! И вся нация, раздвинув ножки, с радостью ему отдаётся! Лишь бы накормил и навёл порядок! И что самое интересное, через год ни о какой демократии и речи уже не было, те из оппозиции, кому повезло, благополучно лежали на нарах, а кому не очень — на кладбище. Вот она — цена демократии в период экономической нестабильности! И таких примеров множество: Испания — Франко, Италия — Муссолини, Чили — Пиночет. По-другому и быть не может. Во время смуты спасти от окончательного развала и уничтожения страну может только жесткий правитель-сатрап. А что делает сегодня Горбачев? Где он решил возродить власть народа? В нищей и голодной стране! При пустых прилавках, когда продукты распределяются по талонам! Он или неисправимый идеалист, или полный идиот. И неизвестно еще, что в данной ситуации хуже. Не зря говорится, что дорога в ад выстлана благими намерениями. Какая тут на хер демократия? Да в наших условиях наоборот — гайки надо закручивать, пока реформы в экономике реального результата не дадут, пока ситуация в стране не стабилизируется. Но мы, как всегда, идем своим путём — через задний проход в светлое будущее пролезть пытаемся. Нам бы экономикой вплотную заняться, а мы на трибуны все полезли. Правды нам захотелось. Ниспровергатели хреновы! И Горбачёв, болтун, — в первых рядах. Да каким местом он вообще думает? Неужели вокруг него одни дебилы и подхалимы собрались? Неужели подсказать ему, бедняге, там некому? Ведь он могилу копает себе и нам. Стоит ему сейчас оступиться — свалят его и затопчут тут же. И придут к власти уже другие люди, из тех, что понаглее и погорластее. И ведь совершенно законно придут, самым что ни есть демократическим путем. На радость заокеанским дирижёрам. И что они сразу же начнут делать? Правильно! Грести под себя народное добро и между своими делить! Такая вакханалия начнется — не приведи Господь увидеть!

Штурман замолкает. Шумно переведя дух, он отстранённо смотрит в пустоту. Его бледное лицо выражает одухотворённую скорбь посвящённого. Он словно видит перед собой печальные картины недалёкого будущего и решает для себя сложный вопрос: приоткрыть перед этими глупыми смертными тайный покров грядущего, известного пока только ему одному, или так и оставить их в блаженном неведении.

36

О штурмане и о том, как я едва не спас Саддама Хусейна

Предлагаю пока оставить кают-компанию. Думаю, настало время познакомиться поближе с нашим штурманом. В том, что личность эта незаурядная и тянет не то что на отдельную главу, но даже на достаточно объёмный том полноценного романа, вы в скором времени убедитесь сами. За время службы мне посчастливилось общаться со многими ярчайшими представителями рода человеческого. Скажу наверняка и готов с мордобоем отстаивать свою позицию, что именно в среде флотского плавсостава наблюдался в те годы наивысший процент неординарных и даже вполне выдающихся человеческих особей. Такого созвездия Личностей на один кубометр жизненного пространства, какое встречалось в прочном корпусе подводной лодки, я в жизни нигде больше не наблюдал, и Борисыч, несомненно, был среди них звездой первой величины.

Замечу, что всё это дошло до меня потом, тогда же, во время описываемых событий, я штурмана особо не выделял и даже несколько сторонился. В молодые годы пятилетняя разница в возрасте становится порой существенным препятствием к неформальному общению. Кроме того, его упёртый консерватизм и махровый материализм в сочетании с совершенно наивным идеализмом мне были не очень-то по душе. Опьянённый и уже развращённый популистской перестроечной трескотнёй, я плохо воспринимал мрачные пророческие эпикризы штурмана. Уважая и ценя Борисыча как сослуживца, боевого товарища и просто хорошего человека, я тем не менее относился к нему с некоторым даже подозрением. Мне казалось, что выдвигая и отстаивая свои экстравагантные идеи, он был не совсем искренен, а иногда даже и не совсем в себе. И в самом деле: какой же нормальный человек может усомниться в совершенно очевидном — в благости и несомненной полезности для всех нас, закомплексованных и замордованных граждан тоталитарного государства, набиравшего тогда обороты горбачёвского «процесса»? Мне представлялось, что делал это Борисыч единственно ради забавы, с целью лишний раз заявить о себе, покрасоваться на публике или просто прослыть неподражаемым оригиналом. Мне такие стремления были чужды, и понятно, что тогда я штурмана