Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

– And whereas also by the statute called «The Great Charter of the Liberties of England», it is declared and enacted, that no freeman may be taken or imprisoned or be disseized of his freehold or liberties, or his free customs, or be outlawed or exiled, or in any manner destroyed, but by the lawful judgment of his peers, or by the law of the land…., – один из парней протер очки:

– Это, кажется, 1629 год…  – Генрих чуть не сказал: «1628», но вовремя оборвал себя:

– Я каменщик, то есть сотрудник Комитета, как меня знает этот Бергер. Откуда я вообще слышал о Петиции о Правах? Молчи, не привлекай к себе внимания …  – он нашел в толпе рыжеватую голову Бергера. Парень отлично танцевал:

– Он с Надей отплясывает, – понял Генрих, – но какое он имеет отношение к девушкам…  – Генрих не заметил, что ситро в бутылке закончилось:

– Павел, то есть Паоло. Волк говорил, что у Павла Юдина, его товарища по оружию, тоже были такие волосы. Тетя Констанца стала крестной матерью мальчика. Его мать, итальянская графиня, умерла родами на вилле, где Эйтингон держал тетю Розу…  – Генрих был обязан поговорить с девушками и Павлом:

– Бергер, почему Бергер, – он задумался, – откуда у него фамилия Бергера, задержанного у Колонного Зала…  – Генрих едва не хлопнул себя по лбу:

– Паспорт поддельный. То есть настоящий, но с переклеенным фото и переделанным именем и датой рождения. Павлу сейчас не восемнадцать, а только четырнадцать лет…  – подросток был выше Генриха на голову:

– Он выглядит взрослым, – вздохнул юноша, – но ведь он круглый сирота…  – музыка стихла. Ударник приподнялся:

– Подарок с острова Свободы, – весело сказал он, – народная кубинская песня «Голубка». Солистка Надя Левина…  – легко взбежав на сцену, она облокотилась о фортепьяно. Метнулись распущенные волосы, она подсвистела мелодии:

– Когда из твоей Гаваны отплыл я вдаль, лишь ты угадать сумела мою печаль…  – оставив пустую бутылку ситро на ближайшем подоконнике, Генрих решительно направился к Ане.

Смятая зеленая трехрублевка перекочевала из ладони в ладонь. Генрих уловил шепот:

– Британский товар, взял у интуристов. Это не советское дерьмо производства Баковского завода резиновых изделий…  – Генрих знал, о чем идет речь:

– Ничего себе навар, – уважительно подумал юноша, – баковские презервативы стоят две копейки штука, а упаковка от «К и К» продается в Лондоне за пять пенсов…  – он понятия не имел о черном курсе валюты в СССР. В газетах печатали курс официальный, где доллар был равен девяноста копейкам. Генрих подозревал, что эти цифры не имеют ничего общего с реальностью:

– Как и данные о выполнении пятилетнего плана…  – парень, покупавший презервативы, отошел от писсуара, – на бумаге СССР завален товарами, а в магазинах люди давятся за колбасой…

Ребята, соседи Генриха по общежитию, часто посылали домой в провинцию продуктовые посылки:

– Из Пензы в Москву не наездишься, да и мамаша моя хворает, – хмуро признался один из штукатуров, – из Подмосковья можно одним днем обернуться, а у нас таких апельсинов и не видели никогда…  – парень аккуратно заколачивал крышку посылки:

– На почте все равно снимут, – хмыкнул он, – но так нести удобнее…  – штукатур добавил:

– Племянникам радость будет. Мой бывший зять…  – он хотел ругнуться, но сдержался, – посылает сестре алименты, но это одни слезы. Сквалыга, он, наверняка, в Сибири хорошие деньги заколачивает…  – зять штукатура, бросив жену с двумя детьми, укатил на стройку Братской ГЭС:

– Не один, а с новой девицей, – штукатур все же прибавил крепкое словцо, – говорила мать моей сестре, что не след за гулящего парня выходить. Черного кобеля не отмоешь добела…  – Генрих вспомнил, что его мать тоже любит эту пословицу.

Застегиваясь, он покосился в сторону парня, торговавшего презервативами:

– По нему и не скажешь, что он фарцовщик, как пишут в газетах. Обыкновенный студент, лицо у него приятное…  – мужской туалет пустовал, из-за двери опять гремела песенка о пингвинах.

В танце Генриху отказали. Едва он успел открыть рот, как перед ним появился Бергер, с нехорошей ухмылкой на лице:

– Она не танцует, – развязно сказал юноша, дыша на Генриха коньяком, – вы поняли, или вам повторить…  – Анна Левина, казалось, даже не обратила внимания на их разговор. Окинув Генриха надменным взглядом, она отвернулась:

– Здесь невозможно вести содержательную дискуссию…  – очкарики закивали, – мы сами себя не слышим. Я бы не отказалась от чашки кофе. Пойдемте в буфет, товарищи…

Она ушла, высоко неся изящную голову, пристукивая каблуками дорогих туфель:

– У нее вся одежда импортная, – понял Генрих, – костюм похож на те, что носит мама, из ателье Шанель…  – очкарики покорно потянулись за девушкой:

– Королева и ее свита, – Генрих бросил взгляд на сцену, – и ее сестра такая же…  – Надя успела обзавестись белой розой из появившегося на фортепьяно букета. Цветок девушка воткнула в темные локоны над маленьким ухом:

– О голубка моя, как люблю я тебя…  – кто-то щелкнул выключателем массивной люстры под потолком. Зал освещали только настенные плафоны. В полутьме серые глаза Бергера отливали неприятным блеском:

– Пойдите проветритесь, товарищ, – он усмехнулся, – не приставайте к незнакомым девушкам…  – моя руки, Генрих задумался:

– Интересно, откуда он взял коньяк? Буфет здесь безалкогольный. Хотя, конечно, ребята протащили в ДК выпивку…  – несмотря на неудачу с Аней, Генрих не собирался сдаваться:

– Я не уйду отсюда, пока не поговорю с кем-то из девушек, или хотя бы с Бергером, то есть Павлом. Понятно, что он меня считает комитетчиком, но мне надо хоть что-то узнать о них…

Мать считала, что предполагаемое заключение Эйтингона ничего не значит:

– Он консультирует Комитет, – заметила Марта Генриху, – кроме него и твоей бабушки Анны, сейчас и не осталось разведчиков тех времен, начинавших работать с Дзержинским…  – по одежде Левиных Генрих понял, что семья не испытывает никаких трудностей со снабжением:

– Они словно сошли со страниц западных журналов, – Генрих замер, – откуда я знаю, может быть, они верноподданные советские граждане? Может быть, Эйтингон опять в фаворе и сидит на Лубянке…  – Генрих подумал, что Бергер может оказаться осведомителем МУРа:

– У них своя агентурная сеть, они не сообщают Комитету о сотрудниках. Он мог навещать квартиру Лопатиных с заданием…  – Генриха беспокоил фальшивый паспорт Павла:

– МУР не задействовал бы в операциях несовершеннолетнего. Это его личная инициатива, ему зачем-то надо было стать старше по документам…

Он не успел закрыть кран. Давешний фарцовщик, появившись за его спиной, неожиданно до отказа открутил воду. Горячая струя хлестала в эмалированную раковину. Генрих вдохнул обжигающий пар:

– Что такое, товарищ? Зачем вы…  – в его бок уперлось что-то острое. Презрительный голос Бергера сказал:

– Гусь свинье не товарищ, гражданин начальник…  – Генрих попытался отозваться:

– Павел, вы не понимаете. Я должен вам объяснить…  – Бергер зашел в туалет не один:

– У него тоже свита, – понял Генрих, – эти ребята, кстати, не похожи на студентов…

Дыхание перехватило, он согнулся от резкого удара по печени. Вода переливалась через край заткнутой пробкой раковины, капала на выложенный плиткой пол. Ему подставили подножку. Генрих, поскользнувшись, грохнулся на спину. В голове загудело, ловкие руки обшарили его пиджак:

– Каменщик строительного треста…  – сверху загоготали, – гегемон, значит…  – Бергер наклонился над Генрихом:

– Лежачих не бьют, тварь, но ради тебя я сделаю исключение…  – рука у парня оказалась тяжелой, щека Генриха загорелась от пощечины, – запомни раз и навсегда, не приближайся ко мне или моим сестрам…  – удостоверение треста бросили ему на грудь:

– Твои хозяева вряд ли обрадуются, если настоящие рабочие узнают, что к ним подсадили комитетскую ищейку…  – добавил Бергер, – чтобы я тебя больше не видел рядом с нами…