Западня - Рафаэль Сабатини

— В комнате у леди, как ты совершенно верно сообщила суду, — ответил генерал издевательским тоном. — Ты ошиблась только в том, у какой именно. Ты полагала, что этой леди была ты сама — чистейшее заблуждение. Но нам с тобой следует утешить друг друга, поскольку мы друзья по несчастью — по вине этого благородного человека. Той леди, с которой этот хлыщ развлекался тогда ночью в ее комнате, была моя жена.

— Боже мой, О'Мой! — сдавленным голосом воскликнул Тремейн. Наконец он понял всю необъяснимую странность поведения сэра Теренса. И, поняв, почувствовал сильнейшее сострадание к О'Мою, сразу осознав, как он мучился, должно быть, все эти дни. — Боже мой, ты решил, что я…

— Вы отрицаете это?

— Это обвинение? Полностью.

— А если я скажу вам, что сам своими глазами видел вас с ней в окне в ее комнате; если я скажу вам также, что видел веревочную лестницу, свешивающуюся с ее балкона; если я скажу вам, что, притаившись там после того, как убил Самовала — убил, заметьте, за его слова о том, что он сказал, что вы и моя жена изменяете мне, убил его за то, что он сказал мне грязную правду, — если я скажу вам, что слышал, как она пыталась удержать вас, когда вы собрались спуститься и посмотреть, что случилось, — если я вам скажу все это, вы и тогда будете отрицать? И тогда будете лгать?

— Я и тогда скажу, что все, что вы предполагаете, — ложь, ложь, которую вам внушил, видно, сам дьявол да еще ваша бессмысленная ревность.

— Все, что я предположил? Но то, что я утверждаю — сами факты, — это правда?

— Это правда. Но…

— Правда! — воскликнула мисс Армитидж.

— Подожди, — остановил ее О'Мой. — Ты мешаешь ему. Он сейчас расставляет эти факты таким образом, чтобы они приобрели невинный вид. Он сейчас пытается сделать себя достойным той великой жертвы, которую ты принесла, чтобы спасти его жизнь. Ну? — Он выжидающе посмотрел на Тремейна.

Мисс Армитидж тоже взглянула на него и… успокоилась. Капитан был абсолютно спокоен и лишь едва заметно улыбался с сожалением и презрением. Если бы он был виновен в том, что ему приписывал О'Мой, то не смог бы так держаться в ее присутствии.

— О'Мой, — медленно начал он. — Я сказал бы, что вы сплутовали, если бы не понимал, что вы сваляли дурака. — Тремейн говорил ровным голосом, абсолютно бесстрастно. Он уже решил, как теперь поступить. Это дело достигло такого предела, когда в интересах его участников и, пожалуй, прежде всего ради мисс Армитидж следует открыть правду, невзирая на возможные для Ричарда Батлера последствия.

— Почему вы позволяете себе говорить со мной в таком тоне? — начал сэр Теренс, переходя на крик.

— Сейчас вы сами найдете его оправданным. Мне надо бы рассердиться на вас, О'Мой, за то, что вы сделали, но я испытываю лишь сожаление по этому поводу. Мне следовало бы презирать вас за ваше лживое поведение, за ваше пренебрежение к присяге в суде и за вашу попытку бороться с воображаемой низостью настоящей низостью, но я понимаю, что вы страдали, и эти страдания являются наказанием, которое вы заслужили за то, что не поступили честно, за то, что на месте не обвинили меня в том, в чем подозревали.

— Этот джентльмен собирается читать мне мораль, Сильвия.

Но Тремейн не обратил внимания на его слова.

— Это правда, что я находился в комнате у Юны, когда вы убивали Самовала. Но я был с ней не один, как вы поспешно предположили. Там находился ее брат Ричард Батлер, которого она прятала у себя уже две недели и из-за которого я там и оказался. Юна попросила меня, как друга Дика и как своего друга, спасти его, и я взялся за это. Я поднялся к ней в комнату, чтобы помочь ему спуститься по веревочной лестнице, которую вы видели, поскольку он был ранен и сам не смог бы этого сделать. Снаружи я оставил ждать экипаж, на котором приехал. Я собирался доставить Дика на корабль, отплывающий в Англию, и уже обо всем договорился с капитаном. Вы поймете, если подумаете, что — как я сказал на суде — если бы я приехал на тайную встречу, едва ли бы я сделал это так открыто, да еще оставил экипаж ждать у всех на виду. Смерть Самовала и мой арест расстроили наш план и помешали спасению Дика. Теперь вы знаете правду и вполне можете оценить свое поведение во всем этом деле.

В тишине, наступившей вслед за вздохом облегчения, вырвавшимся у мисс Армитидж, О'Мой смотрел на Тремейна широко раскрытыми глазами, выражение его лица непрерывно менялось, отражая целую гамму противоречивых чувств.

— Дик Батлер? — наконец переспросил он и закричал: — Я не верю ни единому вашему слову! Вы лжете, Тремейн!

— Я понимаю вас, вы достаточно натворили, чтобы не надеяться на это.

— Если бы все было так, Юна не стала бы скрывать это от меня. Она сразу пошла бы ко мне.

— Беда с вами, О'Мой. Похоже, ревность совершенно лишила вас способности связно мыслить, а то бы вы вспомнили, что, по существу, являетесь последним человеком, которому Юна может открыть присутствие здесь Дика. Я предостерег ее от этого, рассказав о вынужденном обещании, данном вами государственному секретарю Форжешу, и даже приложил все усилия, чтобы оправдать вас, когда она стала негодовать. Вероятно, будет лучше, — закончил Тремейн, — если вы пошлете за Юной.

— Именно это я и собираюсь сделать, — угрожающим тоном произнес сэр Теренс и, решительно прошагав через комнату, открыл дверь — идти дальше не было необходимости.

На пороге, совершенно растерянная, стояла леди О'Мой. Сэр Теренс посторонился, пропуская ее.

Она медленно, беспокойно обводя взглядом присутствующих, подошла к креслу, которое ей поторопился предложить капитан Тремейн, и опустилась в него. Ей так много нужно было сейчас сказать, что она не могла решиться, с чего начать. Сэру Теренсу осталось только помочь ей в этом, что он и поспешил сделать, едва закрыл дверь. Став там, как часовой, он смотрел на нее гневно и одновременно подозрительно.

— Что именно ты слышала?

— Все с того момента, как ты сказал о Дике, — без колебаний ответила леди О'Мой.

— Значит, ты подслушивала?

— Конечно. Я хотела знать, что вы тут говорите.

— Для этого не обязательно пользоваться замочной скважиной.

— Я ею и не пользовалась, — сказала леди О'Мой, понимая его слова буквально. — Мне все было слышно и так — особенно тебя, Теренс. Ты ведь повышаешь голос при малейшем раздражении.

— В данном случае мое раздражение, полагаю, было совсем незначительно. Стало быть, ты слышала историю капитана Тремейна, и для тебя не составит труда ее подтвердить.

— Вы все еще сомневаетесь, О'Мой, — сказал Тремейн, — потому, что хотите сомневаться. Потому, что вы боитесь посмотреть в глаза представшей перед вами правде. Я полагаю, Юна, это избавит всех от дополнительных волнений и убережет твоего мужа от великого множества различного рода заявлений, о которых он впоследствии может пожалеть, если ты пойдешь и приведешь Дика. Ей-богу, по-моему, с Теренса да и со всех нас достаточно.