За Русью Русь - Ким Балков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Владимир не взял с собой никого. Он уже догадался, что старого волхва нет в живых. Он думал об этом человеке с нежностью, от которой вроде бы уже отвык, ведя суровую, чаще походную жизнь. Он и сам не сказал бы, откуда в нем эта нежность? Может, причиною ее стало понимание того, что вместе с Богомилом от него как бы отодвинулась старая жизнь? Он кожей ощущал, что так и есть, и что-то ныне происходит не только в людях, а и в самой природе. Владимир подошел к тому месту, где слабо освещаемый блеклыми солнечными лучами, едва ли не сырыми, как и стены в пещере, на каменном возвышении лежал Богомил. Князь долго смотрел в худое, но дивно просветленное лицо старца, и мысли как бы даже не касаемые этой смерти, медленно и смягченно тишиной пещеры текли в его голове. И были мысли не свычные с прежними о малости человеческих деяний, но еще и про то, что и в малости есть от добра отпущенное, коль скоро высвечивает Путь, по которому надо идти людям. Да только ли людям? Или этому старому медведю, обретшему покой возле хозяина, ничего не потребно было в жизни? «Ищи в себе, — сказано в древних Ведах. — И да обрящешь истину». Так ли?.. И каждому ли, поднявшемуся на земле, по силам сей Путь? Богомил отыскал свою тропу, верно, и приблизился к небесному свету. И всяк на Руси знал про это осияние. Но многие ли поспешали за старцем?..
Владимир долго стоял близ почившего, в какой-то момент он увидел в лице старца чуть приметное беспокойство. Но, может, это показалось? Он велел закрыть пещеру, чтобы и мышь не проскочила. И отъехал.
Великий князь вернулся ко двору далеко за полдень, градские старцы поспешали встречь, и сказал кто-то про отпущенное жребием и про то, что златоусый Перун жаждет принять от людского племени… Владимир выслушал, как бы даже со вниманием и повелел исполнить волю всемогущего Бога и прошел в великокняжьи покои и до сумерек оставался там, пока не появился Добрыня, от него и услышал, что жребий пал на Феодорова отрока Иоанна. Был сей отрок зело дивен лицом и разумом высок, как и его отец, старый воин Святославов. Жили они в хоромах близ Ручая и веровали истово во Христа и не подчинились древнему свычаю.
Говорил Добрыня с досадой, впрочем, слабой, политой смущением: вот де пришел киевский люд к Феодору и сказал ему, что пал жребий на его сына и пусть ликует тот, ибо нету для русского человека большей радости, чем отдать жизнь во имя Божье.
— И да исполнится по сему, и осветится имя отрока и сделается промеж людей памятно отныне!
Но Феодор не принял сего дара, не открыл ворота и, роняя худые слова о русских Богах, поднялся вместе с сыном на сени и стоял там и смотрел на толпу. А она впала во гнев и разметала частокол и, обиженная в высшем проявлении своего чувства, не умея подняться на сени, порушила самое их основание и зажгла огонь. И был огонь силен и дерзок, поднялся высоко и скрыл от людского глаза юного отрока и отца его, воина Святославова.
Смущен Добрыня, но еще больше смущен Владимир. Он мысленно прозревал Феодора и Иоанна, смотрел в глаза их и видел там осуждение, обращенное к нему, и чувство вины начало овладевать им. Княгиня Ольга, помнится, говорила внукам, когда те упорствовали и не спешили отстать от отца-воителя, что придет время и откроется им правда, и тогда вспомнят они преклонившую колена пред Сыном Человеческим, как я вспоминаю славного князя Аскольда, уверовавшего в Слово Христово, отчего ныне на его могиле наблюдается сияние, и болящие, коль скоро чисты сердцем, на Аскольдовом холме находят исцеление. И станет им, внукам ее, горько и больно.
Так что же тогда есть истина, где истоки ее?!..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1.
Умерла Юлия. Великая княгиня. Умерла тихо, ничего ни от кого не требуя, никому не жалуясь. Ее и хватились-то не сразу, привыкли, что она редко выходила из светлицы. А коль скоро выходила, то и тогда мало с кем общалась, про что-то неотступно думая, морща высокий смуглый лоб в тонких морщинах. Владимир не однажды намеревался поговорить с нею, но что-то сдерживало, а время спустя он отказался от своего намерения. Он был с нею мягок и терпелив, и это нередко давалось ему с трудом. В первое время он думал, что она затаила на него обиду, не умея простить ему гибели первого мужа. Но потом понял, что это не так. Она и со Святополком, единственным своим сыном, держалась ровно и спокойно, ничем не показывая особенного к нему отношения. Владимир думал, что и сын не очень-то затрагивает ее чувств, которые никому в мире не в радость, даже ей самой. Но тут он ошибался. Однажды она сказала, хотя он ни о чем не спрашивал, что все в ней принадлежит Господу, она с малых лет крепила в себе веру к Нему, и теперь утвердилась в ней, как никогда прежде.
Владимир удивился; и удивление не было ни радостным, ни горестным, скорее, ничего не несущим и противно его существу холодным. И он промолчал и, помедлив, ушел из ее покоев, чтобы уже больше никогда не возвращаться сюда. Он полагал, что Юлия хотя как-то выкажет свои чувства. Возможно ли, чтобы она не испытывала к нему ничего? Но вышло не так, как он полагал. Юлия вроде бы ничего и не заметила, и малой досады не отобразилось в лице у нее. И это вызвало в нем раздражение, которое, вероятно, время спустя усилилось бы, если бы не Добрыня. Добрыня разглядел в племяннике душевную колготу и сказал с тем особенным пониманием миропорядка, что присущ людям много чего осознавшим в жизни, но, главным образом, тщету ее и невозможность что-либо поменять, коль скоро все исходит от сердечной человеческой сущности, что не стоит
