За Русью Русь - Ким Балков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Случалось, юный Владимир, обманув дядьев-пестунов, укрывался от их зоркой сторожи где-нибудь в скрадке и подолгу смотрел на вечереющее небо в надежде увидеть Божественное знамение и возвестить о нем миру. Но и после того, как повзрослел и уже мало отличался в духе своем от отца и родичей, понесших в сей день веру дедичей, укрепляясь в ней, дарующей не робость пред Небом и пред его обитателями, но как бы подравнивание к ним, он не изжил от юных лет заронившуюся в сердце надежду, иной раз и теперь, коль скоро оказывался один на один с небесным миром, долго смотрел на плывущие облака, и напряжение отмечалось на челе его.
Владимир проехал Подол, привычно оглядывая новые строения, и на лице у него обозначилось, хотя и ненадолго, чувство удовлетворения: «Не одни смерды да изгои, принимаемые в дружину, тянутся к Киеву, а и люди, не обиженные в родах». Подле Хоревицы, невысокой лысой горы, где волхвами устроено капище, у самого изножья ее, изрезанного останцами, придержал коня. Вспомнил давнее, опять-таки от юных лет притянувшееся к нему: рассказывали бывальщики, что-де на Лысой горе ведьмы шабаш устраивают, в самую полночь ясно наблюдаемы и простыми смертными. Для этого надо подойти к Хоревице и затаиться, чтоб нечистая сила не углядела любопытствующего ока. Однажды и сам, влекомый любопытством, прибежал сюда с сотоварищем… укрылись в тальниковых зарослях, ждали, когда ночь обоймет округу и на небе проглянут звезды, в такую пору самое время для нечистой силы… И дождались. Вдруг поблизости, а не на макушке горы, засвиристело, засвистало, душа в пятки ушла. Сотоварищ не выдержал, убежал, а у него ноги сделались вялые, шагу не ступишь. Так и просидел возле горы до утра. И хорошо, что не убежал. Братья Олег и Ярополк откуда-то узнали о его намеренье и решили попугать… Да уж, братья… Не ладилось у него с ними, ловчили показать, что не ровня он им, высокородным, сын рабыни. Может, оттуда, с юных лет и пришла вдруг нападающая на него неуверенность, и благо, если вовремя справлялся с нею.
Владимир еще какое-то время ехал по дороге в деревляны, а потом свернул вправо, и конь под ним не заупрямился, принял волю хозяина, как если бы это была его собственная воля, охотно пошел чернотропьем, оскальзываясь на затверделой земле, к синему, как бы отяжелевшему урезу днепровской воды. А достигнув пологого, серебряно-белого берега, гнедой остановился и, повернув голову, покосился на хозяина хитрым глазом.
Владимир слез с коня, кинул поводья на руки подоспевшим отрокам и подошел к краснобокому камню, вросшему в песчаный берег.
Он сидел на красном камне, подложив под себя попону, ее принесли отроки, после чего укрылись в тени деревьев, подступающих к берегу. Он сидел и привычно смотрел на воду, но видел совсем не то, что, казалось бы, должен видеть: не тяжело и угрюмовато накатывающие друг на друга волны, не дальнюю, светящуюся полоску земли, которая не была для него чужой, езживал и по той стороне; он видел как бы даже не относящееся к его существу, к той его части, что от земли, но к иной, соединяющей с небом. Он понимал и про эту свою часть, и она принималась им так, как если бы тут не было ничего необычного. Что стало тому причиной? Наверное, то, что пришло к нему от рода его, а еще то, что он вынес из Святых Писаний, выпрашивая их у великомудрых волхвов.
Он смотрел на воду и видел великое ее недвижение, неустремленность ни к чему, ни к какому порогу, а происходящее на поверхности, вроде бы даже волнуемое страстью, это все внешнее, наносное, лишь для поверхностного взгляда. На самом-то деле вода своим недвижением и определяла сущность дальнего и ближнего мира. «Истинно то, что вышло из мирового покоя и несет на себе печать его, — сказано в древних Ведах. — И прозревающий в душе обратит к нему, благо дарующему, слабое и переменчивое сердце свое».
А потом случилось так, что Владимир забыл про все земное совершенно, как если бы его не было вовсе, а коль скоро что-то и происходило, то не с ним, но с кем-то еще, про кого он знал раньше, а теперь по непонятной причине запамятовал. Его дух, вознесшийся к небесным далям, с необычайной легкостью постигал огромные пространства, как если бы они умещались в знакомой ему по земной жизни ладони, и он разглядывал их с неослабным вниманием и дивился многообразию того существования, что открывалось ему, но более всего, разлитому по небесному пространству покою. Дух его был крепок и устойчив и связан с разными мирами множеством нитей, хотя он и не сказал бы, откуда и с чьей подачи в нем возникло такое чувство, не сказал бы еще и потому, что подобного вопроса и не возникало, он принимал все как есть в этих мирах, естественно и просто. Но в какой-то момент дарованное духу Владимира усыхало, точно проточная вода, и все, прежде воздымавшее над земным миром, слабело и сам он как бы уменьшался, пока не становился привычно обретающимся в теле своем. Так произошло и на сей раз, и Владимир с легкой грустью посмотрел на небо, а потом на великую реку, несуетливо катящую свои воды и с благодарностью подумал про то, что, если бы не она, таинственная и влекущая к себе неустанно, он не постиг бы небесной тайны. Впрочем, это постижение для него только начиналось, он так чувствовал. Однажды он ехал с молодшей дружиной дальним лесом, возвращаясь с охоты, которая не принесла удачу, но изрядно повеселила великокняжью душу, и тут обратил внимание на то, что конь под ним забеспокоился, заподрагивал кожей, а чуть погодя встал как вкопанный. Владимир удивился, а потом глянул по сторонам и увидел Богомилову пещеру. Да, это была она, и он сюда езживал не однажды… Смутился, оттого что не сразу признал здешние леса, увлекшись погоней за секачем. Спрыгнул с коня. Возле пещеры неслышно, как бы опасаясь потревожить старца, протекал сребротелый
