Никто не выйдет отсюда живым - Хопкинс Джерри

О, здорово, – сказала Памела, – это замечательно. – Она сделала паузу. – Но было бы даже ещё замечательнее, если бы ты любила Джима достаточно, чтобы иметь ребёнка.

Патриция отрезала:

Я предпочитаю думать, что я любила Джима, себя и этого ребёнка достаточно для того, чтобы не иметь его.

Да, но если бы у тебя был ребёнок, ты могла бы уехать и жить в деревне. Конечно, Джим никогда не стал бы посылать тебе никаких денег, потому что в этом случае он…

Послышался лай Сэйдж, собаки Памелы. Джим возвращался с прогулки. Патриция вытянулась, а Памела смертельно побледнела, рванувшись наружу, чтобы встретить его со словами:

Джим, Джим, не ходи туда. Не ходи туда. Это только Дайана…

Джим смеялся, поднимаясь по лестнице в квартиру Памелы. Сама Памела вернулась в квартиру Дайаны и безумными глазами взглянула на Патрицию:

Что мне делать? Джим меня убьёт. Он знает, что я была здесь и говорила с тобой, он знает, что это была ты.

Затем она отправилась наверх вслед за Джимом.

Джим спустился вниз один и обратился к Патриции с обаянием и благосклонностью, налив ей вина, говорил с чувством и кивал, извиняясь, когда она заметила ему, что в Майами он заставлял её чувствовать себя как группи. Он сказал ей, что это было просто неудачное время, из-за суда и всего остального.

Но ты одна из всех это поймёшь, – сказал он. – Ты была там…

К тому времени, когда вернулась Памела, в комнате было полно людей. Дайана привела с собой гостей. Джим и Патриция сидели на полу, сильно пьяные, шумно играя в карточную игру “War”. Джим раздал и Памеле, и обыграл их обеих двадцать раз подряд.

Через некоторое время Памела попыталась забрать Джима с собой наверх. Он сказал “нет” и остался там, где был. Конфликт привёл всех в замешательство. В конце концов Дайана дала Памеле немного амилнитрата и отвела её наверх с полудружеской -полуюношеской опекой.

Позже, когда все остальные отправились спать, Джим просил Патрицию поехать с ним в “Chateau”. Потом он передумал, сказал, что слишком пьян, чтобы вести машину, что он снова любит её, и предложил спать на полу. Патриция пожала плечами. Они нашли какое-то одеяло, завернулись в него и уснули посреди комнаты.

В десять утра Памела спустилась вниз и постучала в дверь Дайаны. Дайана вышла из своей спальни, приоткрыла дверь и сказала Памеле: “Я не собираюсь отрицать, что он здесь”.

Памела вошла внутрь и встала над Джимом и Патрицией, которые всё ещё спали, обнажённые, под одеялом Дайаны. Это выглядело как французский фарс – так нелепо, так противно и так смешно одновременно, что никто не знал, то ли смеяться, то ли плакать, то ли кусаться и рычать.

Я могу сказать тебе только одно, – нараспев произнесла Памела, – и я скажу это перед всеми этими людьми: Джим, чёрт тебя побери, ты испортил мне Рождество. Ты портишь мне его каждый год. Это уже четвёртый год, как ты это делаешь. Я просто не могу больше это терпеть!

Джим усмехнулся; Патриция, которая сразу поняла, что этот момент – одна из высших точек её жизни, прикусила губу, чтобы не рассмеяться, и попыталась быть тактичной.

Памела, это не то, на что это похоже, я тебе обещаю…

Теперь перебила Дайана.

Памела, что тебе нужно, так это несколько витаминных таблеток и апельсиновый сок. Пойдём со мной на кухню.

Памела покорно последовала за ней, и Джим стал натягивать штаны.

О Господи, – проворчал он, – я никогда не мечтал услышать конец этого…

О, пожалей меня, Джим, – сказала Патриция, смеясь над ним. – Ты хотел, чтобы это случилось. Чья была идея остаться здесь?

Да, да. Ты права – как обычно.

Когда Памела и Дайана вернулись с вином, они все вместе сели, скрестив ноги, и снова напились.

Не переживай из-за этого, – сказал, наконец, Джим Памеле, обняв её за талию. – Это всё семейное.

В итоге преданность и терпение Памелы склонили его на её сторону, и большинство ночей в январе и феврале 1971-го года Джим провёл в постели Корсон. Казалось, он наконец-то стал получать удовольствие от домашнего спокойствия.

Той зимой он работал одновременно над четырьмя большими проектами в четырёх интересовавших его жанрах искусства: поэзии, кино, музыке и театре. Во всех четырёх проектах Джим был не только автором, но и исполнителем. Макс Финк вёл переговоры с “Elektra” о небольшом авансе на запись альбома со стихами. Возобновились встречи с Ларри Маркусом, сценаристом, который хотел теперь видеть Джима на киносъёмках в Италии. Он встречался также и со своим другом, “Филармоническим Фредом” Майроу, обсуждая спектакль, в котором Джим должен был играть вьетнамского военнопленного.

Наиболее успешным проектом был новый альбом “Doors”, который записывался у них в офисе в репетиционной комнате, обозначенной как “Мастерская “Doors””. Они делали этот альбом сами, с помощью своего давнего звукорежиссёра Брюса Ботника.

Наконец-то, – говорил всем Джим, – я записываю блюзовый альбом.

Это была правда. Вернулись песчаные, грубые “Doors”, с их брехтианской остротой и кошмарной карнавальностью ранних “Doors” времён их работы в “Whiskey”.

Группа борцов с наркотиками из общества “Сделай Это Сейчас” всю свою энергию направляла на замедление, если не на прекращение тревожащего роста злоупотреблений наркотиками (амфетаминами) в Америке. Для выполнения этой задачи они привлекали различных молодёжных лидеров, которые давали согласие публично выступить в радиопередачах из серии “Амфетамин убивает”, в том числе Фрэнка Заппу и некоторых других “именитых” рокеров. Джим несколько месяцев не обращал внимания на просьбы этого Общества, покаоднажды, отвечая в офисе “Doors” на телефонный звонок, он не узнал, что в этот день согласился записать своё выступление против наркотиков. Присутствовавшие при разговоре удивились, когда Джим дал своё согласие.

Ну, а почему нет? Амфетамин – как червь в ваших ушах. Я знаю эту цацу, которая считает, что может разговаривать с вами без голоса – я не хочу, чтобы мои фаны слушали мою музыку и воспринимали её обесцвеченными и отравленными мозгами.

Было, однако, понятно, что Джим никогда не позволил бы использовать себя, чтобы влиять на своих почитателей – любым образом, в любое время и по любым причинам. Почему вдруг такой неожиданный поворот?

Я подумал – ты говорил, что хотел бы, чтобы твои фаны думали своей головой, Джим? спросил Денни Салливан. Денни всё ещё занимался фанатской почтой Джима, и стал поистине фиксатуаром в офисе. Джим раньше говорил Денни о вреде сильных наркотиков.

Да, чёрт возьми, но из-за этого дерьма они не могут думать. Это всё жуткий яд. Кроме того, кто назначил тебя распорядителем моих дел? – Джим шутил, но он одновременно был и серьёзен. Амфетамин был большим злом, и он это знал.

Когда, наконец, приехал представитель “Сделай Это Сейчас” с магнитофоном, чтобы сделать 60-секундную запись, Джим сел за стол и любезно предложил ему место напротив, в углу. Репортёру явно хотелось понравиться.

Итак, мы хотим, чтобы ты сказал так, – начал репортёр, волнуясь. – “Это Джим Моррисон из “Doors””, а потом просто… м-м-м, своими словами скажи им, что амфетамин убивает.

Джим немного подумал и согласился.

Ну хорошо, он стоит на начале? Проверь, проверь… Ты лучше перемотай его назад, убедись, что он работает. Мне бы не хотелось всё это сделать, а потом обнаружить, уже слишком поздно, что ты упустил свой единственный шанс.

Магнитофон перемотали, проверили и снова перемотали на начало.

Готов, Джим?

Готов.

– Ну, теперь поехали.

Джим немного подумал и начал говорить.

Привет, ваши задницы высунулись наружу, слушая радио, вместо того, чтобы заниматься домашними делами, это Джим Моррисон из “Doors”…

Представитель “Сделай Это Сейчас” остановил магнитофон. Джим подмигнул Денни.

Что ты делаешь? – спросил он репортёра. – Я ещё не закончил!

Пожалуйста, Джим, мы сможем уложиться в минуту, если ты будешь говорить проще. Помни, что это запись публичного выступления.