Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор Васильевич "gavura"

На меня будто вытряхнули грязное пыльное тряпье. Откуда берется этот злобный хлам? Эти руины бывших людей, разве, они всегда были такими? Едва ли, и они когда-то были молодыми, как и все мы, а стали конечным продуктом нашей замечательной жизни. Неужели подобные метаморфозы ожидают меня и Ли? А, чем мы лучше? Как жаль, такой бесславный конец. Нет, я на него не соглашусь, никогда!

Быстро темнело. Затянутое тучами небо за окном слилось с подступающими сумерками. Ли протрезвела настолько, что потребовала от меня интимной близости. Скрепя сердце, я разделся и лег с нею рядом. Она лежала на спине, плотно зажмурившись, передо мной чернели дыры ее ноздрей. Согнув ноги в коленях, она выгнула спину, когда я расстегивал ей лифчик. Ее руки, как дуги капкана, сомкнулись вокруг моих плеч.

При малейшем движении металлические пружины кровати издавали душераздирающий скрежет. К счастью, это продолжалось недолго, алкогольное отравление свело на нет ее желание. Было слишком поздно, и мы остались здесь ночевать. Я никак не мог заснуть, лежал рядом с ней, одинокий, будто ее не было рядом, не понимая, почему я чувствую себя совершенно опустошенным? Она, словно выпила из меня жизненные силы, не дав взамен ни нежности, ни тепла. Подумал я, незаметно проваливаясь в темную яму сна.

Звон погребального колокола усиливался, его удары раздавались все ближе, громче и чаще, как тревожное предостережение. Под окнами с оглушительным лязгом промчался заблудившийся трамвай. «Остановите, вагоновожатый, остановите сейчас вагон», ‒ подумалось мне. Не полностью очнувшись ото сна, я долго приходил в себя, изумленный наступившей тишиной. На улице не переставая дул ветер, тихо постукивая в окна. В комнате стоял полумрак, причудливые тени безмолвно метались по стенам. На столбе перед домом качался фонарь, словно его раскачивала нечистая сила.

Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века ‒ Все будет так. Исхода нет. Умрешь – начнешь опять сначала И повторится все, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь.

Я пребывал в состоянии между сном и явью, смотрел вверх и не видел ничего, кроме потолка. И вдруг… ‒ я увидел небо! И голубая небесная высь бездной разверзлась предо мной.

Спал ли я? Не знаю. Смутная тревога охватила меня, появилось необъяснимое, все возрастающее ощущение опасности, похожее на то, что бывает в ночных кошмарах. Вдруг возникло непреодолимое инстинктивное желание бежать! Рядом с кроватью произошло какое-то шевеление, будто изменилась неподвижность темноты, заклубилось черное на черном. Присмотревшись, я увидел перед собой невысокую худую старуху. Лица ее я не разглядел, оно смутно желтело под низко надвинутым на лоб черным платком. Я зажмурился, в надежде, что это видение, и оно исчезнет, открыл глаза, но оно не исчезло. Незнакомый мне ранее леденящий страх смерти завладел мною.

Старуха то и дело наклонялась надо мной, протягивая ко мне руки и тут же боязливо отшатывалась, осмелев, она положила две костлявые ладони мне на грудь. Стопудовая тяжесть придавила меня. Несмотря на все мои усилия, сделать вдох мне не удалось. Я лежал, прислушиваясь к громкому стуку своего сердца. Сердце начало давать перебои, и вместо двух ударов: тук-тук, раздался лишь один, ‒ тук… Сердце замерло и остановилось. Я лежал и не мог пошевелиться, не в силах преодолеть вязкую тину засасывающего меня болота. Я хотел закричать, даже голосовые связки заболели от напряжения, но лишь беззвучно открывал рот. Крика не получалось, мой крик тщетно метался в скованном кошмаром рту.

Умирая, я застонал. Как же… ‒ о, как же я хотел, чтобы Ли услышала и помогла мне прогнать старуху! Испугавшись моего стона, старуха отпрянула, потом снова приблизилась и опять положила свои ледяные ладони мне на грудь. Я почувствовал пронзительную пустоту в груди. Зарычав из последних сил, я задыхаясь очнулся весь в холодном поту, словно вынырнул из-под воды. Сердце мое колотилось как бешеное, старухи не было. Это был сон, но настолько приближенный к действительности, что я не сомневался, что это было наяву.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Этот сон был реальнее самой действительности и все же, это был сон. Был ли он вещим? И, если, да, ‒ то, что он предвещал? Не знаю. А что если, это смерть заглянула мне в лицо и не узнала меня? Непонятый сон – нераспечатанное письмо от Бога. Порой с нами случаются невероятные вещи, разгадать их сразу не удается. Понять их помогает время. Но иногда, разгадать их не удается никогда.

Заснуть я больше не смог, как ни старался. Временность пристанища и щемящее осознание бесприютности не давали мне уснуть. Ночь, не уходи, я не хочу, чтобы наступал день. Ночь, лучшее из всего, что здесь есть. Почему в этом краю не наступит вечная ночь? Пусть будет ночь! Но так не бывает. Время, хоть и медленно, но приближалось к утру. Еще было слишком рано, первый троллейбус пойдет через полтора часа. Серый предрассветный полусвет воровато заглянул в окно и в комнате посветлело. Дыхание Ли изменилось, я догадался, что сон ушел и от нее. Она лежала рядом с широко открытыми глазами, отсветы уличного фонаря поблескивали в них. Я хотел ее обнять, но она отстранила мою руку и едва слышно спросила:

‒ Который час?

‒ Понедельник, ‒ не расслышав, ответил я.

Она тяжело вздохнула. Я помолчал, ожидая, что она еще скажет. Но она молчала. Слишком часто я стал говорить невпопад, с досадой отметил я. А этот понедельник такой же паршивый, как и все другие.

– Ты так расстроилась? Из-за того… Акробата? Оказалось, он мой тезка, его тоже зовут Андрей, ‒ не зная, чем ей помочь, сказал я.

– Нет. Вначале, да… А потом, эти ребята, его друзья, сказали, что с ним часто такое бывает. Так что ничего страшного.

– Скажи, зачем ты пьешь? ‒ не выдержав, спросил я.

– Чтобы быть пьяной.

– Зачем? ‒ совсем ни к месту стал дожимать я.

– Алкоголь убивает время, – устало ответила она.

– Время не умирает, умирают люди, – возразил я. – И у тебя его что́, вагон с прицепом, чтобы его убивать?

– Столько же, сколько у всех. Но иногда бывает так скучно…

– Разве в цирке тебе было скучно?

– Нет, вначале. А потом я так распереживалась, и ты куда-то исчез…

– Но я же не покурить выходил, разве нельзя было меня подождать? Да еще эти, эквилибристы… Не понимаю, зачем ты это сделала?

– Не мы решаем, что нам делать, за нас решают планеты, – задумчиво ответила она, рассматривая что-то на потолке.

– Ведь унизительно пить за их счет! У них же на лбу было написано, что они от тебя хотят...

– Я прошу тебя, оставь, ‒ со скукой попросила Ли. ‒ Научись принимать людей такими, какие они есть и не пытайся их переделать.

Интонации ее голоса наводили на мысль о неполном ее присутствии. Мне это не понравилось, вчерашнее не успело забыться. Я молчал, ожидая, когда желание сказать ей что-то резкое сойдет на нет.

‒ Люди не куклы в твоих умелых руках, ‒ веско добавила она с каким-то отдаленным смыслом.

Предо мной возник образ оловянного солдатика и хрупкой картонной балерины. Беззаветная верность, до прыжка в огонь и стойкость принципов, граничащая с тупостью. Да, но именно в прыжке, ‒ его суть! Кукольник Андерсен знал своих кукол, но временами они переставали ему повиноваться и жили своей собственной жизнью, и умирали, тоже по-своему.

‒ Не важно, что ты там думаешь или, что думаю я, то, что происходит, происходит независимо от того, что мы думаем. И брось ты копаться в причинах того, что я делаю, это такая чепуха! ‒ начав лениво, закончила она, возвысив голос едва ли ни до крика.

– Да я не копаюсь, я хочу тебе помочь! – задетый ее тоном, усилил голос и я.

– Ну, наломала я дров, что ж мне, мосты теперь посжигать! – с вызовом бросила она. Что-то более чем досада, прозвучало в ее голосе.