Бабье лето (сборник) - Мария Метлицкая

А иначе совсем тогда все бессмысленно, совсем. Вся ее жизнь.

А дома ждало письмо от Зинаиды. Та писала, что в «эту чертову столицу, блин, что б ее» она – ни ногой. Дома мамка и папка. Сеструха с семьей. Племянники любимые. Своя кровать и банька во дворе. Да и на примете есть один – ничего так мужичок, разведенный. С батей в гараже работает. Может, что еще и выгорит! Короче, подруга, остаток вещей вышли посылкой, зеленую куртку оставь себе. Да, и черную сумку с блестящей пряжкой тоже.

Лиля не знала, радоваться ей или огорчаться. Нет, с одной стороны – слава богу, что Зинка съехала. Грязь и бесконечные выпивоны порядком поднадоели. Можно сделать генеральную уборку, повесить новые шторы и купить наконец телевизор. Вот только платить за все это тоже придется самой. А работы еще нет, и какая будет… И вопрос – когда? А съезжать и снимать угол подешевле, у каких-нибудь алкашей или сумасшедшей бабульки, тоже не очень хочется. Хорошо, что в заначке остались какие-то деньги. Небольшие, но продержаться пару месяцев можно.

Да и что загадывать? Назагадывали уже! Хватит! Вот всего месяц назад была мужняя жена с отдельной квартирой, пару дней назад – почти невеста французского подданного. А сейчас… Сейчас одинокая, немолодая, бездетная женщина. К тому же – еще и безработная!

Посмеялась бы над злодейкой-судьбой, да что-то не получается. Слезы есть, а смех закончился. Такие дела.

Работа нашлась довольно быстро – Лиля сама удивилась. Недалеко от дома, компания по производству пластиковых окон. Должность – менеджер по продажам. Теперь все – менеджеры по продажам. Плюнь – попадешь в менеджера, не меньше.

Ладно, хоть горшком называйте, только дайте человеческую зарплату.

Обои Лиля все-таки переклеила. Шторы поменяла. Купила маленький телик и микроволновку. На потертый диван – пушистый плед, на журнальный столик – настольную лампу с синим абажуром. И стало уютно! Наконец-то почувствовала, что у нее появился дом. А это – главное. Когда человеку хочется вернуться домой.

И еще почувствовала, какой подарок ей преподнесла Зинаида, встретив на жизненном пути разведенного механика из батиного гаража.

И еще кое-что почувствовала она спустя две недели. Например, тошноту, головокружение и слабость в ногах. И еще проснулся нечеловеческий, просто зверский какой-то аппетит.

Лиля решила, что события последних месяцев дали о себе знать. Правда, немного смущал разыгравшийся аппетит…

Но она гнала от себя подобные мысли. Боялась просто, а вдруг ошибается…

Но однажды после работы опрометью бросилась в аптеку – за тестом. И так же бегом – домой. Просто еле добежала.

А когда три раза перепроверила результат, то села на пол в ванной и просидела весь вечер, очумевшая от счастья и неожиданности.

Каждый день она подходила к зеркалу и становилась в профиль. Выпячивала все еще плоский живот и гладила его ладонью. И еще приговаривала:

– Маленький мой! Сыночек! Спи, мой родной! Спи и кушай! Набирайся сил! – и обязательно добавляла: – Все у нас с тобой будет хорошо! Это я тебе обещаю!

И больше ни о чем Лиля не думала! Ни о деньгах, ни о работе, ни о том, как она – нет, они – будут выживать. Потому что знала: вот теперь все будет точно: хорошо! Потому что слишком долго и много было всего плохого! А так в жизни не бывает!

А через пару месяцев, практически одновременно – как бы это ни было смешно, – объявились все трое и все сразу. Трио бандуристов в полном сборе.

Первый – Ростик, который, смущенно покашливая, пытался оправдаться и объяснить, что был не прав. Что сильно погорячился и теперь об этом сожалеет. Что большого жизненного опыта у него нет и что, наверное, он придурок и ревнивец. Да и вообще, чего не бывает в семейной жизни! А по ней, Лиле, своей законной жене, между прочим, он сильно скучает. Да, сильно.

И это, видимо, здорово удивляло его самого. И конечно, он просит прощения. Хотя она, Лиля, тоже хороша…

Следующим был кудрявый Марик. Он написал Лиле эсэмэску, что понял, что и почем. Наконец-то разобрался в смысле. Лолка – дура и пустышка. Слез его не стоит, да и вообще… А Лиля… Лиля человек. Друг и жизненная опора. И что он – последний болван, что не смог понять этого с самого начала. И что без Лили ему «страшно плохо и страшно одиноко в этом ужасном мире». И тоже просил прощения.

Дальше было письмо из Марселя, в котором Жако пытался оправдаться, каялся и просил его понять – человек еще не очень оправился от удара судьбы. Но то, что Лиля – прекрасная, умная и добрая, понял сразу. Понял сразу, а вот затосковал по ней только сейчас. И про ту единственную ночь тоже писал. В том смысле, что тогда все было прекрасно, и еще, что он – последний и законченный козел. И тоже просил прощения.

Лиля выслушала Ростика, не отказала и Марику, прочла письмо от Жако.

И… выпила стакан теплого молока и съела две молодые морковки. Далее – улеглась спать. Режим для беременной женщины превыше всего!

А все остальное – право, такая ерунда! У нее еще будет время со всем разобраться и что-то для себя решить! Если вообще во всем этом есть смысл разбираться, кстати.

А то много вас, всяких! Да и вообще – какая разница? Главное – результат! А у нее, между прочим, сын на подходе! Обязательно – сын! Лиля в этом не сомневалась. Ни минуты!

Внеплановая поездка

Конечно, это была авантюра. Чистой воды. В душе она, Надя, с Аркадием была согласна. Но, конечно, не призналась бы ему в этом ни за что.

Уговаривала она его долго, почти две недели. Он все отказывался, и аргументы его, надо признать, были очень убедительны: дальняя дорога – почти триста верст в один конец, – плохое состояние старых «Жигулей» и деньги на бензин, которых, как всегда, не было. Да и погода давала о себе знать – вроде бы начало сентября, а бабьим летом и не пахло, вторую неделю плотной стеной стояли тягучие дожди. Но у Нади имелся свой аргумент: в их положении от наследства не отказываются. Хотя какое там наследство – смех один. Старый дом в три окна и огород десять соток, тети-Пашино имущество. Тверская область, деревня Юшки. А в деревне шесть домов, включая тети-Пашин. Последний довод перевесил: продадим дом и купим новую машину. Аркадий желчно усмехался: продадим, как же! Еще доплачивать придется. У нас по-другому не бывает! Это правда, дельцы из них еще те.

И все же в субботу двинулись. Выехали утром, в шесть часов. Не без скандала, конечно. Она взялась с утра жарить котлеты в дорогу и, как всегда, завозилась. Аркадий раздраженно хлопнул дверью, процедив сквозь зубы: «Ну, ты как обычно!» Наконец тронулись.

Зарядил мелкий холодный дождь, обещавший к полудню набрать полную силу. Надя укуталась в теплый платок, закрыла глаза и попыталась уснуть.

Аркадий включил радио. Она открыла глаза, укоризненно посмотрела на него, но ничего не сказала, хватило утреннего конфликта. На дороге машин все прибавлялось – спохватились слегка припоздавшие дачники. Ехали молча. Надя пыталась пару раз завести разговор, но Аркадий отвечал односложно, и она прекратила попытки и тоже замолчала.

Она опять закрыла глаза и начала вспоминать. Последний раз она была у Паши давно, лет тридцать назад. Да, точно, тридцать. Наде было тогда пятнадцать лет. Паша была родной сестрой ее рано умершего отца, старая дева. Правда, мама говорила, что имелся у Паши какой-то кавалер из соседнего села – тракторист или комбайнер, Надя точно не помнила. Вроде бы Паша от него даже забеременела, но ребенка не выносила – надорвалась, таская воду из реки в огород, выкинула. Ухажер ее тут же женился, а Паша навсегда осталась одна. После смерти отца мать еще несколько лет ездила к Паше, возила из города гостинцы – колбасу, конфеты, стиральный порошок. А потом ездить перестала – своих забот полон рот: надо было одной поднимать двоих детей: Надю и младшего Кольку, родившегося через месяц после смерти отца.

Паша писала матери короткие письма: приезжай, Тоня, побудешь с детьми на воздухе, увезешь с собой и картошки, и яблок, и огурцов! Но мать отправляла их с Колькой в лагерь на все лето – в профкоме ей, как вдове, давали две бесплатные путевки.

Надя помнила Пашу высокой худой старухой, в белой косынке, повязанной по самые глаза, с темным, морщинистым лицом и крупными руками, похожими на рачьи клешни. Паша все хлопотала: пекла сладкие, вязкие пироги с толстой коркой, жарила на сале картошку, вкусней которой Надя не ела нигде и никогда, варила густой суп из сухих грибов, висевших на толстой суровой нитке над печкой.

Паша вставала рано, ни свет ни заря. Гремела в сенях ведром – шла за водой. Разбуженная звуками Надя, тяжело вздыхая, переворачивалась на другой бок и тут же засыпала снова. Просыпалась окончательно, когда уже вкусно пахло яичницей или блинами, а Паша вовсю ворчала: «Вставайте, лежебоки! Белый день проспите!» Надя сбрасывала с себя одеяло, зевая, потягивалась и шла во двор умываться – помятый жестяной умывальник висел на яблоне, стоявшей почти у самого крыльца.