Цветные бусы мечтаний - Лоррен Мартин

— Нужно немедленно увезти ее отсюда, — вместо приветствия сказал Тобин. — Радируй в травматологический центр, что потребуется реанимация.

— Может, вызвать «скорую»? — предложил Гарет.

— Нет времени. У нее давление не больше восьмидесяти.

— А как с уликой?

— Плевать на улику, Джин. Помоги мне только увезти ее отсюда.

— Эм Джи… — прошептала девушка, когда он попытался встать, не выпуская ее из рук. — Я очень люблю тебя.

— И я тоже, милая.

— Дай ее мне, — вмешался Джин. — Тебе тяжело.

Но Эм Джи не удостоил его ответом. Он вышел из дома, держа Кэтлин в объятиях.

— Эм Джи…

Он с трудом слышал ее голос из-за воя приближающихся сирен, свиста вертолетного винта и криков собравшихся на лужайке людей.

— Что, Кэтлин?

Девушка устремила на него широко открытые, печальные глаза. Ее лицо совсем побелело.

— Мне жаль, что у тебя так вышло с Марией…

Эм Джи показалось, что он не переживет этого. Что-то дрогнуло внутри. То, чему не следовало давать воли.

— Спасибо, радость моя. А теперь помолчи. Сейчас нас немного потрясет.

Она умолкла. Эм Джи так и не выпустил ее из рук, пока вертолет не опустился на крышу травмцентра.

7

Кэтлин не знала, что и думать. Прошло две недели с тех пор, как она очнулась в палате интенсивной терапии Западного медицинского центра. И примерно три недели с того дня, как ее ранили. Точнее она сказать не могла. Как и не могла вспомнить события тех страшных дней. В памяти остались смутные обрывки видений и снов. Голоса и движения. Люди, которым нечего было делать в палате интенсивной терапии, входили и выходили оттуда так же, как врачи и медсестры.

Остальное время было заполнено медленным отступлением боли, постепенным возвращением сил, слишком ярким светом ламп и неукоснительно соблюдавшимися процедурами. И визитами полиции. Ее официально представили Джину Гарету, а затем начались вопросы. Прокурор штата, федеральный прокурор, местные детективы Сан-Луис-Обиспо… Ее охраняли, подбадривали и поздравляли. А она все это время искала знакомое лицо и не находила его.

И вот настал момент, когда Кэтлин Эрроу переступила порог огромного зала с высоким потолком, где она в восемь лет начинала учиться игре на фортепьяно и где наряженная в кринолин, чинно скрестив лодыжки, присутствовала на приемах, которые устраивала ее бабушка. Звук ее шагов гулко раздавался в тишине пустого дома, которую теперь время от времени нарушал звон и грохот электрических гитар.

Бабушка не протестовала против ее нового увлечения. Сказать по правде, она вообще ничего не говорила, если не считать случая с фотографией в газете, поместившей рассказ о приключениях ее внучки. Старушке сильно Полегчало, когда она увидела, что «смешная штуковина», которая была нарисована на груди Кэтлин, не попала в кадр. Однако она не отходила от нее ни на шаг ни в больнице, ни после возвращения домой. Безмолвно появлялась в дверях, стояла на страже, когда у девушки брали интервью газетчики или донимали расспросами полицейские. А поздно ночью, надеясь, что внучка не услышит скрипа половиц, кралась к дверям ее спальни, чтобы удостовериться, что с ней все в порядке. Вспыхивала, как маков цвет, когда Кэтлин обнимала ее за шею и умоляла простить за то, что не могла позвонить раньше.

Кэтлин знала, что бабушка переживает, и не могла винить ее за это. Вернувшись домой, девушка четыре дня проплакала навзрыд. Доктора уверяли, что это нормальная реакция организма на тяжелую травму. Ведь Кэтлин почти сорок восемь часов провела между жизнью и смертью и имела право пролить одну-две слезинки по этому поводу.

Друзья с работы на все лады обсуждали новость о том, что Алекс по горло занят собственной защитой, поскольку ему предъявили обвинение в пособничестве убийцам. Декстер сказал, что Кэтлин нужно больше бывать на солнце, и пытался уговорить ее почаще выходить в садик, разбитый на крыше дома, откуда открывался великолепный вид на Сан-Франциско. Девушка и в самом деле частенько сиживала там вместе с необычно возбужденным Растом и любовалась панорамой города.

Но Кэтлин лучше всех знала, что может ей помочь.

Она гуляла, отдыхала, время от времени плакала и гоняла Декстера по музыкальным магазинам в поисках новых записей — от Генделя до группы «Куин». И, конечно, Джимми Дина. Она заставила бабушку взять ее с собой на кладбище, впервые за двадцать лет побывала на могиле человека, которому отказалась сказать последнее «прости», и попросила у него прощения.

А потом сидела с котом на коленях, думая о том, как одна неделя изменила всю ее жизнь, и безутешно плакала.

Все стало другим — от ежедневного восхода солнца до планов на будущее. Душераздирающе новым, словно ей снова исполнилось семь лет и не было того страшного утра, когда она очнулась совсем одна. Девушка знала, что мир остался тем же, что и был. Изменилась она сама. Оттого и все вокруг стало казаться новым, свежим, живым и неотразимым. Захватывающим дух.

Поэтому она и плакала.

Эм Джи был прав. Он научил ее видеть окружающую ее красоту, но не захотел любоваться ею вместе с Кэтлин.

А она не могла попросить его вернуться.

Не могла снова рисковать его жизнью. Это было видно по его поведению в тот жуткий день. Зловещая замедленность движений, рассеянность. Неведомое прежде чувство ответственности за чужую жизнь.

Она знала, что Эм Джи был в своем деле лучшим из лучших, что он выбрал эту профессию, потому что она позволяла ему ходить по краю головокружительной пропасти. Жить полной жизнью. Атаковать. Бросать вызов. Парить в таких высях, о существовании которых знали немногие.

Кэтлин чувствовала это. Увлекающийся, стремительный, заставивший ее мозг работать вдвое быстрее, насытивший окружающий мир красками, звуками, запахами… При одном воспоминании об этом ее пронзала острая боль.

Она убедилась в этом на собственном опыте, когда они с Эм Джи отбивали нападение. Опьяняющее, возбуждающее, радостное чувство.

Теперь она понимала, что испытывал отец на высоте в тридцать тысяч футов. Понимала, что ощущала мать, просто смотревшая в его небесно-голубые глаза. Понимала, что такое настоящая жизнь. Она бы тоже могла так жить. Если бы рядом был Эм Джи.

Но Эм Джи нужна была свобода. Он ни за что не согласился бы жить с женщиной, которая каждый день перед уходом твердила бы: «Будь осторожен». Настанет день, когда это выбило бы его из колеи. Должно быть, он в конце концов понял это, потому что не появлялся с тех пор, как на руках вынес Кэтлин из того ужасного дома — Кэтлин…