Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

К утру я был пуст и телом, и душой. Разве что шаловливая мыслишка вертелась в голове: интересно, что она расскажет будущему мужу об этой ночи? Наверное, что-нибудь ужасное и жалостливое. Хотя возможны варианты. Мне как-то позвонила бывшая боевая подруга, у которой, судя по ее манере общаться, в роду были одни датчане. Она не могла понять, почему сбежал очередной мужик.

— Он спросил: «Тебе хорошо было?». Я ответила: «Бывало и получше!», — поделилась она подробностями их первой и последней ночи.

После завтрака, пока грузчики заканчивали заполнять трюм шхуны рулонами тканей поверх всякого мусора, притащенного казаками, я проводил Лейлах до ее дома. Путь пролегал через пакгауз, где я нагрузил ее и себя рулонами хлопковых тканей разных цветов. В шхуну все не влезет, а остаток казаки сожгут, потому что надкусить не смогут. Может, Лейлах сошьет из них красивое платье и привлечет какого-нибудь состоятельного мужичка.

Она жила в небольшом по местным меркам двухэтажном доме с плоской крышей. Здание с двух сторон ограждало маленький прямоугольный дворик, с третьей была глухая стена соседнего дома, а с четвертой — высокий глинобитный дувал. Ворота нараспашку. Во дворе пусто, ни собаки, ни кошки, ни кур. Нынешние турки не жалуют домашних животных, за исключением лошадей.

— Мама! — позвала Лейлах.

На зов никто не вышел.

— Мама! — повторила она уже испуганно, со слезами в голосе.

В левом крыле, в котором на каждом этаже было по два узких окна, закрытых решетчатыми ставнями, послышались медленные шаги. Открылась наружу одна из двух деревянных дверей, дальняя, ведущая на женскую половину, выкрашенная в темно-красный цвет, и во двор выглянула, щурясь от яркого солнечного света, толстая женщина с седыми усами под толстым носом. На ней была черная свободная одежда, похожая на рясу. На голове черный платок. Я решил, что это служанка.

— Мама! — в третий раз крикнула Лейлах, теперь уже радостно, и, уронив на утрамбованную землю рулоны, бросилась к женщине.

Обнявшись, обе заревели навзрыд. У меня сразу завертелся в голове вопрос: через сколько лет Лейлах станет такой же толстой и усатой? Самое позднее, годам к тридцати.

Я кинул принесенные рулоны до кучи и вышел со двора, закрыв ворота. Я научил Лейлах, что говорить, если опять вломятся казаки, но на всякий случай выцарапал кинжалом на дувале оленя, пронзенного стрелой — герб казаков. Кстати, оленя они называют еленем. Наверное, рога у казаков ассоциируются с именем Елена, хотя сомневаюсь, что кто-то из них читал Гомера.

Глава 49

Тартану с тканями я продал в Гезлеве татарским купцам. Для себя нам хватит тех, что на шхуне, а в Сечи предложение будет слишком большим, что скажется на цене. Остальной наш флот, пополнившийся самыми разными судами, начиная от лодок и заканчивая пятидесятидвухвесельной торговой галерой с грузом оливкового масла, был выведен мной напрямую к мысу Тарханкут, откуда знакомой дорогой направился к Днепро-Бугскому лиману. Мы пришли в паланку на три дня позже. Столько времени потребовалось Егии Навапяну и его компаньонам, чтобы собрать деньги на покупку судна с грузом. Потом он вслед за нами отправился к запорожским казакам, чтобы заработать и в одиночку.

Мимо Аслан-города прошли днем, не таясь. После захвата и разрушения Очакова гарнизон Аслан-города начал вести себя предельно корректно.

На Базавлуке шли массовые гулянья. Казаки отчаянно избавлялись от награбленного. Такое впечатление, что завтра умрут. Впрочем, никто не знает, когда с ним это случится. Может быть, и завтра. В промежутках между пьянками казаки бурно обсуждали новости из Киева. Там уже третий месяц гостит иерусалимский патриарх Феофан. Говорят, бывший гетман Войска Запорожского покаялся ему, попросил прощения за убийство единоверцев в Московии и предложил восстановить Киевскую митрополию, ликвидированную двадцать четыре года назад, после заключения Брестской унии. Патриарх пока не соглашался. Наверное, ждал, как отреагирует польский король.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я бы поверил, что Петр Сагайдачный действует искренне и во благо всего казачества, в чем запорожцы не сомневались, если бы не знал о его пламенном желании отомстить полякам за прошлогоднее унижение. Тем более, что на Базавлук вернулись несколько человек из его свиты и начали в один голос рассказывать, сколько добычи можно захватить в Варне. Наш налет на предместья Стамбула наверняка разозлил молодого турецкого султана. Следующая оплеуха, да еще такая звонкая, как захват большого города, должна подвигнуть его на симметричный ответ. Причем достанется именно полякам. Не столько потому, что казаки считаются подданными польского короля, сколько потому, что поляки ближе, нападать на них удобнее и добычи будет больше. Да и казакам принадлежит всего один городок Трахтемиров, который ни в какое сравнение с Варной не идет, и принадлежит реестровым казакам, которые в наших морских походах участвуют, но в небольших количествах и по личной инициативе.

Пока я плавал домой, отвозил добычу и нанимал косарей и молотильщиков для покоса и обмолота пшеницы, запорожцы приняли решение идти на Варну. Хотя у меня с этим городом были приятные воспоминания, я не нашел сил отказаться от похода. Прошлогодняя встреча с голландскими капитанами разбередила мне душу. Появилось желание поскорее перебраться в Нидерланды. И ведь понимал, что самое большее через год меня там много что начнет раздражать. Так уж устроен русский человек — его постоянно тянет в Западню Европу, чтобы почувствовать там, что дома лучше.

В Черном море бушевал шторм. Летом оно редко штормит. В жару и я не люблю перенапрягаться. Два дня мы отсиживались в Днепро-Бугском лимане. Казаки высадились возле руин Очакова, пожгли новые постройки, погоняли жителей. Добычи там серьезной не могло быть в принципе. Так, размялись, убили время и несколько человек.

Варна, как и большинство европейских городов, разрослась, вылезла пригородами за крепостные стены. Теперь за их пределами жило не меньше народа. По заверению купцов, здесь около четырех тысяч жителей и гарнизон человек триста. Варна опять глубокий тыл, поэтому много солдат здесь не держат. За пределами крепостных стен появилось несколько трехэтажных домов. Видел даже одно четырехэтажное здание. Население пригородов, предупрежденное набатом, спряталось или за крепостными стенами, или в лесах, которых пока что вокруг города много. Казаки ограбили дома единоверцев, но поджигать пока не стали. Надо ведь где-то жить во время осады Варны. Взятое в пригородах — мелочевка. Основные богатства спрятаны за крепостными стенами. Часть казаков расположилась напротив всех городских ворот, чтобы варненцы не разбежались, часть принялась делать лестницы и щиты, часть рассеялись по окрестным деревням, чтобы добыть пропитание на все тысяч десять, приплывшие сюда, а остальные занимались выгрузкой из шхун и установкой пушек большого калибра, захваченных в предыдущие годы на турецких галер. В Сечи эти пушки пылились в пушкарне или были закопаны в тайных местах. Всего две пушки были чугунные, судя по клеймам, английские, а остальные — бронзовые, изготовленные в Венеции, Генуе и Османской империи. Последние были с надписями на арабском языке, читать на котором я до сих пор не выучился, потому что мне постоянно кажется, что вижу не текст, а рисунок.

Казаки уже захватывали Варну четырнадцать лет назад. В тот раз у них пушки были малых калибров, стены проломить не смогли, только зубцы посбивали, но недельной осады хватило, чтобы турецкий гарнизон запросил свободного выхода с оружием и семьями. Горожане попытались откупиться, но не успели договориться. Казаки пошли на штурм, преодолели слабое сопротивление горожан и ворвались в город. По словам старых казаков, участвовавших в штурме, встреча единоверцев была запоминающейся. Казаки даже церковную утварь выгребли. В казацких церквах она будет лучше смотреться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мы выбрали ту же куртину, что и в прошлый раз. За четырнадцать лет турки не удосужились отремонтировать ее. Видимо, трезво решили, что стены все равно не спасут. Мы установили метрах в двухстах от куртины четыре тридцатишестифунтовые пушки и семь тридцатидвухфунтовых. Первые будут стрелять под основание куртины, как бы подрубать ее, а вторые — в верхнюю часть, валить ее. Командовать пришлось мне, потому что казаки даже не знали, сколько пороха надо заряжать. Произвести подсчеты, отталкиваясь от заряда привычного им трехфунтового фальконета, было казакам не под силу.