Невская легенда - Александр Израилевич Вересов

— Куда прешь дуром? Прячься!

Немой либо не слышит, либо не хочет слышать. Ширяй дергает его к себе. Оба оказываются за мешком. Можно отдохнуть. Плотно сбитая шерсть — верная защита от пули.

Солдаты из окопа всё видят, громко подают советы. Трофим отмахивается.

Оставаясь за мешком, он вместе с Крутовым постепенно подталкивает его вперед, все ближе к стене. Опять отдыхают за мешком, соображают, откуда дует ветер. Наконец слышно, как сиповщик кричит Родиону:

— Бей огниво!

Немой долго возится, прикрывая ладонями затлевший огонек, шумно раздувает его.

— Ого-го! — ревут в окопе.

Шерсть задымилась. Черные, смрадные облака поднялись к небу, окутали стену.

Солдаты сразу же побежали вперед, полезли на вал. Шведы задыхались, но дрались упорно. Нападение отбили.

Сиповщик и немой вместе со всеми отошли, отстреливаясь.

Молоденький солдат ныл, зализывая рассеченную ладонь. Седой капрал поглядывал на дымящуюся выстрелами крепость, говорил спокойно:

— Ладно. Сейчас не вышло — в другой раз выйдет.

14. НАЧАЛЬНАЯ ВЕШКА

Это произошло на другой день осады Ниеншанца, 28 апреля, в сумерки.

Шведы стойко обороняли крепость с материка. Тут у них главные силы, людские и огневые. Фас, выходивший на Неву, они считали наиболее безопасным. Но именно там и случилось неожиданное.

Флотилия русских лодок — не менее шестидесяти — вдруг показалась из-за мыса, где она скрытно накапливалась. На полных взмахах весел, пеня воду, лодки ринулись, казалось, прямиком к крепости. Но́ они не атаковали ее.

Пока в Ниеншанце улегся переполох, пока наводили пушки, флотилия пронеслась мимо. Ядра, посланные вслед, никакого вреда ей не причинили.

На передовой лодке, вместе с Петром, были Окулов, Бухвостов и Щепотев. Сергей Леонтьевич посмотрел на взлетавшие и медленно падающие водяные столбы и сказал:

— Славно прорвались! — Повернувшись в сторону крепости, добавил: — Прозевали! В другой раз поглядывайте!

Тимофей Окулов запрокинул разгоряченное лицо. Рубаха расстегнута, широкая грудь вбирает ветер. Летят брызги с весел, быстрые темные вороночки крутятся под их ударами. Лодки идут ровно. Течение вторит усилиям гребцов. Словно на крыльях летят.

Давно уже Окулов не бывал здесь, на невском низовье. Внимательно вглядывается в берега, ищет перемен и не находит их. Все тот же лесной, малообжитый край. Где-то вдалеке голосит петух. Среди не оперившихся еще зеленью деревьев изредка мелькают серенькие крыши. Несколько поселян заметили флотилию, убежали дальше от берега. Видно, здесь не привыкли ждать добра от неведомо куда плывущих людей.

На Неве чем ближе к взморью, тем круче волны. Колья рыболовецких тоней на отмелях то накроет водой, то обнажит.

Наступившая ночь была по-северному короткой. Решили переждать ее в тростниковых плавнях.

Утром высадились на берег. Из маленькой деревеньки за песчаными холмами бежали навстречу мальчишки. Взрослые с порогов своих изб смотрели недоверчиво. Несколько женщин, размахивая хворостинами, угоняли в лес тощих коров, коз.

Бухвостов встал поперек дороги, крикнул:

— Куда? Не опасайтесь, мы свои!

Женщины, услышав русскую речь, побросали хворостины, стремглав кинулись обратно в деревню. Вскоре сбежалось все ее население.

— Русские! Наши пришли! Конец шведам! — слышалось со всех сторон.

Петровских солдат поили молоком. Кто тащил краюху ржаного хлеба, кто сотину, прозрачную от меда.

Говорили наперебой. Приметно было — отрадно людям произносить русские слова. Поразительно, как приневские жители в почти вековой неволе сохранили родной язык. Сберегли его вместе с надеждой.

С крыльца избы, повыше и прочнее других, смотрел на пришельцев человек в рыбачьей просмоленной шляпе. Стукнула дверь. Захлопнулся ставень. Загремел железный засов. Тоскливо заплакал ребенок.

В толпе замолчали. Жалостливый женский голос пояснил:

— Тут немец живет, с-под Стекольны. Простой, обходительный, с детьми малыми…

Тимофей Окулов постучал в ставень, подождал, не отзовутся ли, сказал:

— Живите смело, зла чинить вам не будут…

Дверь не открывали. Но ладожанину было уже не до того. С холма увидел крылья мельницы. Они застыли в утреннем безветрии.

В толкотне, среди шума и говора, бомбардирский капитан на клочках серой толстой бумаги писал охранные грамоты. Кто-то из солдат подставил спину. Петр писал размашисто, дырявя бумагу грифелем: поселянам, всякому в своем доме жить безопасно — и русским, и иноземцам.

Не хватило бумаги. Писал на коре, на щепках.

Одну такую грамоту Тимофей взял для Матиса. Ладожанин бежал на мельницу, прыгая через плетни и вскопанные гряды. Простучал коваными сапожищами по мостику.

Хозяин Матис при виде «русского Тима» поперхнулся дымом, выронил трубку. Окулов тискал мельника в объятиях.

— Постой, постой, — проговорил тот, — русские уже здесь?

— Со вчерашнего дня, — радостно подтвердил ладожанин.

— А Ниеншанц? — спросил мельник.

— За Ниеншанц бьемся, — ответил Тимофей.

Матис сказал смущенно:

— Великая у меня перед тобой вина. Девчонку, что ты прислал, не уберег. Пропала безвестно.

— Не тревожься, она жива и к тебе в гости собирается.

Ладожанин передал Матису грамоту. Отныне он становился владельцем острова и ближней к нему земли.

Тимофей еще раз обнял мельника и заторопился к своим. Солдаты уже садились в лодки. Флотилия обшарила залив и все протоки. Никаких шведских судов не нашли. Чист был и горизонт.

Открывшаяся глазам даль пьянила людей. Носились на веслах вперегонки. Паруса с пушечным гулом хлопали при перемене галса, лодки на крутых поворотах черпали воду.

Чайки летали, почти не двигая крыльями. Кричали пронзительно.

Волны подкатывали к небу. Воздух над большой водой совсем не такой, как над озерной. Он свежий, летучий. Море давало о себе знать. Иное над ним небо. Иной голос у пенных валов, протяжный и долгий.

Окулов сел на весла. Петр кидал за борт узлистую веревку с камнем на конце; искал, где проходит фарватер, и не мог найти. Сбивался, по нескольку раз промерял одно и то же место.

Веревка показывала небольшие глуби́ны. Только поближе к берегу неожиданно дно скатывалось обрывом. Пожалуй, именно тут проходила корабельная дорога.

Рядом с лодкой плыл подмытый течением где-то на окраине куст голубики. Выворотило его с корнями и немалым куском земли.

Петр потянулся над водой длиннопалыми руками, схватил куст. Накрепко привязал к нему веревку и кинул камень. Брызги плеснули в лицо. Они были холодные и горьковатые на вкус.

Куст с ссохшимися прошлогодними сизыми ягодами закачался на месте.

Тимофей, не оставляя весел, сказал, щурясь от проглянувшего уже на закате солнышка:

— С начальной вешкой тебя, господин капитан бомбардирский.

Петр еще раз напоследок оглянул серую водную даль и произнес раздумчиво:

— Пора к дому.

Окулов усмехнулся неожиданному слову. «Где он, родимый дом? Далековато увела нас солдатская судьба».

Лодки неторопливо стягивались вокруг только что поставленной вехи. Подгребли и Щепотев с Бухвостовым. Они на крутобокой верейке ходили осматривать дальнюю бухту.

Тут же,