Демон движения - Стефан Грабинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- 240 -
дремавшие здесь, а вобрав их в себя, возвращал обратно, усиленными тоской, пульсирующей живой, горячей кровью влюбленного сердца.
— Подожди, сестричка, — шептал не раз, устремляя пьяный от задумчивости взгляд в синюю даль колеи. — Подожди еще немного, голубка! Мы дождемся, в конце концов дождемся...
И припадал к рельсам, прикладывал ухо к земле и слушал, слушал, затаив дыхание. Через минуту на его желтом морщинистом лице расплывалось досадное выражение разочарования, а с увядших дряблых уст слетали слова разочарования:
— Еще нет... Еще рано...
Не раз в сумерках, под закатной звездой целыми часами вперял тоскливый взгляд в чернеющую вдали пасть тоннеля и ждал чего-то, ждал без конца...
А тем временем пришли плохие новости из города. Однажды Люшня принес роковую весть: управление движения в Оршаве намерено не позднее весны приступить к разборке ветки. Вавера от этой новости крепко распереживался и тяжело заболел. Через неделю он наконец поднялся с кровати, но ужасно изменился. Неразговорчивый по натуре, теперь совершенно замкнулся в себе и абсолютно ни с кем не хотел разговаривать. Даже Люшне запретил заходить к себе, а заметив издали кого-то, приближающегося, заворачивал его с дороги взмахом руки. То и дело вздрагивал, хмурился, а в глазах появились какие-то дикие, недобрые огоньки...
Как-то в один из дней, ветреным ноябрьским вечером во время маневров со стрелкой он вдруг вздрогнул.
— Послышалось мне, что ли? — буркнул, выпуская из рук переводной рычаг.
Глаза его сразу посветлели. Поток сверхчеловеческой радости заполонил сердце и потряс его до самого основания. Среди завываний осеннего ветра, среди свиста метели он впервые услышал...
Это уже была не иллюзия, о нет! Оттуда доносилось, оттуда, от тоннеля, яснее не бывает! Это было оно, на сей раз, несомненно, оно!.. О! Снова! Чуть ближе... Сладост¬
- 241 -
ный, любимый перестук! Дорогой, бесценный лязг, чудесный, ритмичный лязг!..
— Та, та, та!.. Та, та, та!..
Это он! Это он! Не оставалось никаких сомнений!
И выбежал навстречу. Ветер сорвал с него шапку, содрал плащ с плеч, трепал его свирепо, немилосердно... Не обращал внимания. С распущенными волосами, снежно-белыми волосами, с энтузиастически вытянутыми перед собой руками слушал дивные, звенящие отголоски, будто чудеснейшую музыку...
— Та, та, та... Та, та, та... Та, та, та... Та, та, та...
Но минуту спустя все умолкло, и снова только ветер свистел в исступленном бешеном лете, да стенали вороны под свинцовым небом...
Повесив голову, смотритель вернулся к своему домику...
Нос тех пор, с того памятного вечера, светлая надежда расцвела в душе и вызревала в ожидании осуществления. Ибо с каждым днем слышал всякий раз все выразительнее, все ближе, все явственнее. Через некоторое время смолкало, глохло где-то, развеивалось, но на следующий день, в сумерках, в этот странный час состязания дня с ночью снова возвращалось, уже сильнее, громче, почти осязаемо...
И пришел час свершения.
В одну декабрьскую ночь, ночь, засыпаемую снегом, когда он, изможденный бдением, склонил свою седую голову низко на грудь, зазвучал сигнал...
Вавера задрожал и проснулся:
— Что это?!
— Бим-бам... — прозвучало повторно. — Бим-бам...
Сигнализатор звенел. Впервые за все время службы обходчик услышал перезвон молоточков...
Покраснел весь, трясущимися руками надел шапку, накинул шинель на плечи и, прихватив фонарь, выбежал из будки.
— Бим-бам... — играло на столбе.
— Иду, уже иду, — шепнул, пошатываясь на ногах от волнения.
- 242 -
Собрав всю силу воли, овладел собой, вытянулся в служебной позе и, высоко подняв световой сигнал, ждал.
— Та, та, та... Та, та, та... — гремело на перегоне.
— Тарах, тарах, тарах... Тарах, тарах, тарах... — грохотали рельсы.
Обходчик вперил голодный взгляд в жерло туннеля...
— Та, та, та... Та, та, та!..
Наконец увидел. В проеме его пасти засветилась пара глаз, пара исполинских, злато-желтых слепящих бельм, и росла, росла, приближалась...
У смотрителя в голове молнией пронеслась мысль:
«Проедет или остановится?»
В этот момент прозвучал скрежет резко заторможенных колес, и поезд остановился перед станцией. Вавера не дрогнул, не сдвинулся с места. Смотрел...
Из служебного вагона вышел начальник движения и направился к обходчику. За ним с вагонных ступенек соскочили несколько кондукторов, какой-то дежурный контролер, и подошли к нему.
— Добрый вечер, Вавера! — поздоровался, дружелюбно протягивая руку, начальник. — Долго ждешь нас, старик мой, да? Ну и вот, наконец, дождался.
Вавера стиснул протянутую ладонь! Сладкие слезы, слезы счастья мешали говорить:
— Согласно приказу, пан начальник, на посту.
— Добрый вечер, коллега! — приветствовали его кондукторы. — Здравствуй, старый друг!
И обступили его кругом. Кто-то забрал у него сигнал и пришпилил фонарь к груди, кто-то сунул в руку кондукторский «ключ».
— Ну, господа, — зазвучал громкий голос начальника. — Кому в дорогу, тому пора! Вавера, ты, естественно, едешь с нами!
— Мы за тобой сюда приехали, — загремел дружный хор коллег. — Хватит уже с тебя смотрительства!
В груди Ваверы что-то всхлипывало от безмерного счастья. Посмотрел еще раз сквозь слезы на полустанок, на
- 244 -
свой домик, засыпанный снегом, на одинокий тополь в саду и двинулся к вагонам:
— Я с вами, коллеги, с вами и в жизни и в смерти!
И, поднявшись на ступеньку вагона, как много лет назад, поднял фонарь в сторону паровоза и крикнул громко:
— Едем!
Поезд тронулся с протяжным свистом и покатил вдаль...
-------------------------
На следующий день, морозным декабрьским утром Люшня застал смотрителя перед будкой в служебной позе с вытянутой вверх рукой и с потухшим фонарем в закостеневших пальцах.
— Вавера, что с тобой? — заговорил, вглядываясь в лицо приятеля с застывшей на губах улыбкой. И коснулся его плеча. Тогда смотритель, закоченевший как колода, рухнул ему под ноги.
— Замерз! — шепнул кузнец, поднимая тело на руки. — Замерз насмерть на посту.
И положил его осторожно на топчан в будке...
Вести о планируемой разборке ветки оказались преждевременными; она пережила еще одну весну и лето. Но в округе поговаривали, что после смерти Ваверы петля словно ожила. Особенно под вечер по яру эхом разносились странные отголоски. Грохотали какие-то поезда, лязгали крутящиеся колеса, тяжело дышал разогретый утомленный паровоз. Откуда-то с пути приплывали на крыльях ветра какие-то
