Жизнь и творчество С М Дубнова - София Дубнова-Эрлих

9-го октября С. Дубнов писал Чериковерам: "Случилось то, чего мы боялись, так что психически мы были подготовлены... Мы тут тоже пережили не мало тревог, хотя находимся в нейтральной стране. Сначала опасались, что эти маленькие страны будут (276) растерты между великанами, но в последнее время мы успокоились: неприкосновенность балтийских стран обеспечена. Поэтому я решил отклонить предложение американских друзей о переезде за океан. Это разрушило бы мое душевное равновесие, еще более необходимое в такое время... Что меня теперь особенно волнует - это судьба моих варшавских детей... Угнетает также и оторванность от всех друзей в западной Европе и Америке, отсутствие заграничной прессы и т. д.

"Теперь все обычные интересы отступили на задний план. Я работаю только для спасения души, а не для печати. Заканчивается печатание цикла древней истории - скорее для архива. Буду потом, вероятно, заниматься ликвидацией моего литературного наследия, тоже для будущего... Все планы издания моих книг в разных странах приостановились"...

Несколькими днями позже он сообщает А. Штейнбергу: "Я здоров и мужественно преодолеваю жуткие впечатления нашего времени... Мои планы работы, конечно, расстроены, не я не перестаю писать - для себя. Единственный луч света во мраке - литовская Вильна, где, может быть нам всем суждено когда-нибудь встретиться".

В переписке того времени упорно повторяется мысль о необходимости издания политического еженедельника на английском языке, информирующего американское общественное мнение о событиях в Европе. "Если это осуществится - пишет С. Дубнов А. Штейнбергу 18 ноября - то можете рассчитывать на мое постоянное сотрудничество. Я в последнее время ношусь с планом статей под общим заглавием "Inter Arma II", наподобие серии статей, которые я печатал в Петербурге в 1914-1915 гг., в годы мировой войны. Там будет смесь истории и современности с прогнозом будущего... Среди всех... общих и личных переживаний я все-таки еще сохраняю душевное равновесие... На днях выходит из печати последний том русского оригинала "Всемирной Истории", и я могу сказать с облегченным сердцем: "Nunc dimittis servum tuum in расе!" Но... жутко оставаться без напряженной умственной работы - и я взялся за пересмотр 3-ей части "Книги Жизни", давно лежащей в рукописи.... Меня мучает мысль, что издание трехтомной нашей истории погибло в Моравской Остраве во время нацистского погрома".

(277) Над письменным столом висела, как в былые годы пожелтевшая картонная папка с надписью "Scripta manent". Снова как в дни революции, хозяин кабинета чувствовал себя на острове среди бушующих стихий, снова нуждался в напоминании: книги долговечнее людей... На вращающейся низкой полке лежали свежеотпечатанные тома. Русское издание большого труда было закончено; в Вильне за последние два года, Иво напечатало восемь томов Истории в еврейском переводе.

В ноябре пришло первое известие о судьбе семьи: дочь и внуки после долгих мытарств очутились в Вильне; зять был арестован в Брест-Литовске советскими властями. Писатель решил при первой возможности съездить в Вильну, официально присоединенную теперь к Литве, чтоб помочь странникам наладить жизнь в новой обстановке. Он рассчитывал также, что сможет, сославшись на свое формальное литовское подданство, навести справки через дипломатические круги о судьбе зятя. Поездку пришлось, однако, отложить до выхода из печати третьего тома мемуаров.

Размышляя о будущем в одинокие зимние вечера, - зима выдалась в этом году лютая, и горожане почти не заглядывали в Лесной Парк - писатель строил планы переселения в Литву. "В последнее время - пишет он И. и Р. Чериковерам 18 декабря 1939 г. - я нахожусь во власти эмиграционных настроений. Речь идет не об Америке, хотя мои тамошние друзья получили для меня визу, и она лежит уже больше месяца у американского консула. Я решил весной переселиться в Литву - в Вильну или Ковно. Кроме семейных соображений... толкает меня на этот шаг и тяжелая общественная атмосфера Латвии (в Литве сохранились кой какие остатки демократии), и надежда на то, что в Вильне я смогу оказать помощь делу реставрации Института".

Вильна издавна была дорога С. Дубнову, но его смущала создавшаяся там напряженная атмосфера: погром, организованный после ухода Красной Армии, свидетельствовал о кипении национальных страстей. Перспектива военной опасности мало тревожила писателя в эти дни: он верил в стабильность маленьких балтийских государств, обеспеченную договором о военных базах. "Я думаю писал он парижским друзьям - что пока еще (278) не время думать о перенесении Иво в Америку: не следует ставить крест на нашем европейском центре в такой момент, когда все лучшее в человечестве борется за новую Европу". На доводы Д. Чарного, что за океаном можно работать в более благоприятной обстановке, он отвечал: "Разумеется, в Америке живется спокойнее, но мы не имеем права покидать старое гнездо". Мало помалу Литва стала принимать в воображении писателя облик обетованной земли, где ждало осуществление затаенных желаний семейная обстановка, общение с близкими по духу людьми, постоянная работа в Иво. Перед вечным странником возник в конце земного пути радужный мираж... Увлеченный новыми планами, он звал к себе друзей из угрожаемой Гитлером Западной Европы. В уже цитированном письме к Д. Чарному он высказывает надежду на близкую встречу в Вильне, куда, по всей вероятности, вскоре переселятся и Чериковеры.

На приглашение Еврейского Национального Союза в Америке С. Дубнов ответил следующим письмом: "Меня глубоко тронуло Ваше дружеское предложение приехать в Америку, уже выразившееся в действии: виза, которую вы получили ценой больших усилий, давно лежит в американском консульстве. Поверьте, что мне очень трудно отказаться от американского плана, который спас бы меня от всех европейских бедствий и волнений, но я не могу поступить иначе, и не только по соображениям здоровья - такая поездка затруднительна в мои годы и при теперешних условиях но и по мотивам общественного свойства. Присоединение Вильны к Литве поставило передо мною вопрос о переезде в Вильну, где я мог бы оказать помощь делу реставрации Научного Института, сильно пострадавшего от войны... Я собираюсь сделать это ближайшей весной, когда жизнь в Вильне войдет в колею.

"Если обстановка изменится, и окажется, что пребывание в Прибалтике связано с риском, я воспользуюсь американской визой, о продлении которой намерен хлопотать в консульстве. Будем надеяться, однако, что положение улучшится, и нам дано будет увидеть Европу свободной"...

Мечта об освобожденной Европе и о реванше истерзанного нацизмом европейского еврейства руководила всеми планами писателя. Сообщая И. Чериковеру о своих литературных делах, (279) он добавляет: "Впрочем, все это снотворное средство, чтоб успокоить нервы в военное время. Очень тянет меня к публицистике... Не дают покоя мысли о современности... Мы должны создать в Лондоне или Париже периодический орган для обмена мнениями о роли еврейства в мировой войне... Мой план таков: во-первых, нужно... собирать материал для "Черной Книги", изображающей разорение нашего польского центра, а во-вторых начать выпускать еженедельник, посвященный проблеме еврейства в военное время и в грядущей "новой Европе". И книгу, и газету следует печатать по-английски, имея в виду и внешний мир, и миллионы english speaking американских евреев.... Я отправил письмо в редакцию "Таймса"; в нем говорится, что необходимо включить в перечень целей войны (Польша, Чехословакия и т. д.) также реставрацию разрушенных еврейских центров, которым Гитлер объявил самую беспощадную войну... Мне хотелось бы, однако, напечатать это также в еврейском журнале, и не только это, а целый цикл подобных статей...".

В начале зимы 1940 г. была написана первая глава из серии "Inter Arma", носившая название "Мысли еврейского историка о целях войны и мира" и предназначавшаяся для ближайшей книжки "Шайдевег". Проникнутая душевной болью, она почти целиком выдержана в несвойственном автору патетическом тоне; пафос усугубляется прямым обращением к руководителям антигитлеровской коалиции. Лейтмотивом является мысль, что еврейский народ переживает свою беспримерную трагедию в полном одиночестве, и к его физическим страданиям присоединяются моральные, причиняемые равнодушием союзников.

Статья начиналась с сопоставления двух войн. Первая была бесцельной бойней; лишь авторы программы мира попытались ее осмыслить. Цель теперешней войны ясна: ведущие ее демократии сознают, что гитлеризм, являющийся угрозой человечеству, должен быть сокрушен военной мощью. Декларации союзников сулят Европе освобождение от нацистского варварства; но ни единым словом не упоминают они о судьбе народа, с которым Гитлер воюет в продолжение семи лет. Казалось бы, борцы за "новую Европу" должны протянуть руку первым жертвам нацизма; никто, однако, за исключением Рузвельта, не решился на жест сочувствия. Не сделала этого, к сожалению, и (280) Британская Рабочая Партия, заявившая устами Дальтона, что еврейский вопрос будет автоматически разрешен путем освобождения оккупированных стран. Между тем именно в данный момент слово стало бы делом... "Вы хотите - с горечью восклицал писатель, обращаясь к влиятельным кругам демократической коалиции, - обойти молчанием еврейский вопрос, но после войны он немедленно встанет перед вами во всем своем объеме. На предстоящую мирную конференцию придут представители еврейства со всех концов света и будут добиваться от "новой Европы" справедливости по отношению к народу, который больше всех других пострадал от гитлеровского террора". Писатель предвидит, что эти делегаты потребуют повсеместного осуществления принципов равноправия, а также свободной эмиграции в Америку и Палестину. "Еврейский народ - говорит он в заключение - очнется после войны, в которой и его сыны проливают кровь, и предъявит миру решительные требования, продиктованные справедливостью и гуманностью".