Жизнь и творчество С М Дубнова - София Дубнова-Эрлих

Корреспонденция по поводу сборника "Шайдевег" не прекращалась. В письме от 12 июня С. Дубнов одобряет план помещения в одной и той же книжке "Письма в редакцию" и ответной редакционной статьи. "Это будет - пишет он - "симпозиум", как теперь принято выражаться. Надеюсь, что война будет "мирная", и мы - упаси Боже - не рассоримся. Меня очень радует успех "Шейдевег"... Мы находимся теперь на перепутье и в мировой политике.... Вы на днях будете праздновать в Париже годовщину французской революции; именно в наше время этот день мог бы стать демонстрацией всемирного значения, но мир погружен в апатию, деморализован.... Я живу, как видите, в двух мирах - в прошлом и в настоящем"....

С прошлым связывала писателя работа над последним томом древней истории; данью современности была публицистика. Почти одновременно с письмом в редакцию "Шейдевег" он написал статью для "Еврейского Мира", парижского сборника на русском языке, который по своему духу и составу сотрудников был продолжением старых, дореволюционных традиций русско-еврейской журналистики. В этой статье, носившей название "Еврейская интеллигенция в историческом аспекте", он вернулся к теме многих своих литературных и публичных выступлений - защите принципа многоязычия в еврейской письменности. Главным аргументом была ссылка на историю: полемизируя с идишистами и гебраистами, автор указывал на то, что иноязычная еврейская литература имеет двухтысячелетнюю давность. В 1-м веке до Р. X. появилась греческая Библия - Септуагинта; в течение ряда последующих веков одна часть диаспоры писала (271) по-гречески, а другая - по-арамейски. Первые крупные труды по еврейской историографии появились на немецком языке; в течение последнего полстолетия огромное влияние на формирование национального самосознания оказала русско-еврейская литература - научная, политическая и художественная. В настоящее время приобщение к еврейству той молодежи, которая не говорит по- еврейски и не читает на "иврит", совершается при помощи государственного языка; это явление особенно характерно для Америки.

Статья указывала еще на один аспект языковой проблемы: перемещавшиеся из страны в страну культурные центры оставили наследие на нескольких мировых языках, представляющее общечеловеческую ценность. Иудаизм был - утверждал С. Дубнов - "национальным миросозерцанием с универсальными потенциями... В нем была скрытая энергия духовной экспансии.

Именно та интеллигенция, которая с древних времен до нынешних приходила в соприкосновение с окружающим миром, чувствовала потребность делиться с ним своими культурными достижениями... Мы не замыкаемся в национальном гетто и держимся системы открытых дверей... ...Пока будет многоязычная диаспора, будет и многоязычная литература". Приветствуя рост литературы на идиш и иврит, автор напоминал, что языками окружающих народов пользовались такие представители еврейской мысли, как Маймонид, Мендельсон, Грец, Герман Коген; эта вынужденная языковая ассимиляция не означала для них ассимиляции внутренней. Аргументация писателя отличалась горячностью тона: отстаивая перед воображаемым читателем принцип многоязычия, он защищал шестьдесят лет своей литературной деятельности.

Еще большей взволнованностью проникнута полемика с редакцией "Шайдевег". В трагическую эпоху, насыщенную угрозами катастрофы, С. Дубнов, казалось, вновь обрел боевой пыл тех лет, когда он боролся с традицией во имя свободы мысли. Статья начиналась с исторической справки: в 1937 г. исполнилось 2000 лет с тех пор, как группа еврейских военнопленных, высадившихся в римской гавани, положила начало европейской диаспоре. Отметить достойным образом эту годовщину - утверждал писатель - мешает сознание, что потомки тогдашних (272) немецких варваров пытаются заставить нас перенести центр еврейства в Америку и в Азию. Гитлериада затмила все исторические бедствия - погромы крестоносцев, изгнание из Испании, гайдамацкую и петлюровскую резню. Что же делать теперь? Ответ прост: бороться с хищником и спасать жертву. Не на духовном перепутье находимся мы в настоящую минуту, а на поле битвы. В этой обстановке нельзя поддаваться дефетизму: евреи повсюду должны становиться ферментом анти-агрессии, будить мировую совесть, настаивать на таких мерах, как бойкот и санкции, а в случае войны вербовать в своей среде добровольцев в антигитлеровские армии. Предстоит работа свыше сил, несовместимая с настроениями безнадежности и резигнации, покаяния и богоискательства. Настанет время, когда придется... "спасать опустошенные души людей молодого поколения; пока надо спасать человеческую жизнь. Сперва - евреи, а потом - дух еврейства".

Сильно задевало писателя пренебрежительное отношение "кающихся интеллигентов" к гражданской эмансипации. "Да, она принесла с собой ассимиляцию, - заявлял он - но в то же время и освобождение, ощущение человеческого достоинства, она пробудила в еврее свободного человека". Нужно проповедовать не отказ от эмансипации, а расширение ее пределов. Бежать из Европы? Но ведь избавление Европы от гитлеризма станет спасением и для европейского еврейства. Теперь, когда празднуется годовщина французской революции, следует заявить во всеуслышание, что это и наш праздник. С. Дубнов констатировал: "Мы существуем или погибаем заодно с человечеством, с его прогрессом или регрессом... Призыв: "вернитесь в гетто!" не нов... Если он означает возвращение к еврейской культуре, к еврейству в современном смысле слова, он совпадает с программой национального движения; но... прогрессивные элементы нашего народа ни за что не вернутся в средневековое гетто... Для человека свободомыслящего нет возврата ни в синагогу, ни в церковь".

Статья вызвала многочисленные отклики - критические и одобрительные. Полемический задор, приводивший на память старые публицистические статьи писателя, казалось, способствовал тому, что он чувствовал себя особенно бодрым, помолодевшим. Лето выдалось в этом году на редкость погожее: знойные (275) дни дышали терпким хвойным ароматом. Одинокий загородный дом ожил с приездом варшавской семьи. Часто наезжали посетители, устраивались прогулки, пикники с чтением стихов и хоровым пением. Хозяин не отставал от молодых гостей; заодно с ними он распевал "Если завтра война, если завтра в поход", пропуская строфу, которая ему не нравилась. Из песен, привезенных внуками, он особенно любил гимн еврейской рабочей молодежи "Мы идем" (Мir kumen on) и с большим чувством пел: "Идем с голодным блеском глаз, с тоской о счастии в сердцах ..." Это безыскусственное двустишие, казалось ему, было сложено про его убогую и мечтательную молодость ...

В конце лета отец и дочь остались вдвоем. На душе было тяжело; тревогу внушали газетные известия - в Москве бесконечно тянулись переговоры с представителями Англии и Франции. Писатель заявлял убежденным тоном: "Ничего, скоро договорятся". Чтобы заглушить беспокойство, уходили с книгами в лес, в сопровождении молодой соседки-шомерки, которая зимой регулярно приходила читать писателю вслух (у него ослабело зрение после недавней глазной болезни). С. Дубнов с азартом вел политические споры со своими спутницами и в пику им ругал Маяковского; но все настойчивее в беседы вторгалась война, вытесняя другие темы. Телеграмма из Варшавы требовала возвращения дочери домой; в середине августа истекал срок ее визы. Тишина, воцарившаяся в просторных комнатах после ее отъезда, насыщена была предчувствием катастрофы.

Спустя две недели над городами Польши, в раскаленном, безоблачном небе зловеще загудели пропеллеры. Оглушенная натиском блицкрига, страна почти не защищалась. До Лесного Парка докатились грозные вести: города Польши - в огне, Варшава накануне капитуляции, жители ее бегут в панике, армия отступает. В то время, как писатель мучился неизвестностью о судьбе детей, друзей, виленского Института, семья его брела лесами и проселочными дорогами, вслед за толпами беженцев и отступающими войсками, к восточной границе.

9-го октября С. Дубнов писал Чериковерам: "Случилось то, чего мы боялись, так что психически мы были подготовлены... Мы тут тоже пережили не мало тревог, хотя находимся в нейтральной стране. Сначала опасались, что эти маленькие страны будут (276) растерты между великанами, но в последнее время мы успокоились: неприкосновенность балтийских стран обеспечена. Поэтому я решил отклонить предложение американских друзей о переезде за океан. Это разрушило бы мое душевное равновесие, еще более необходимое в такое время... Что меня теперь особенно волнует - это судьба моих варшавских детей... Угнетает также и оторванность от всех друзей в западной Европе и Америке, отсутствие заграничной прессы и т. д.

"Теперь все обычные интересы отступили на задний план. Я работаю только для спасения души, а не для печати. Заканчивается печатание цикла древней истории - скорее для архива. Буду потом, вероятно, заниматься ликвидацией моего литературного наследия, тоже для будущего... Все планы издания моих книг в разных странах приостановились"...