Пятьдесят слов дождя - Аша Лемми

сесть за руль, бросил на Акиру короткий озадаченный взгляд. Акира приехал на такси прямо из аэропорта и имел при себе только маленький чемоданчик.

Извилистая дорога пустовала, ночь была совершенно тихой под черным беззвездным небом. Акира задремал.

Нори подышала на свое окно и вывела мизинцем:

Но

Ри

Ко

Когда-то это было все, что она могла написать.

Она пихнула Акиру ногой.

– Акира.

Он повернулся к ней лицом.

– Нани?

– Как думаешь, я могла бы поехать с тобой в Вену? Мы могли бы снова сыграть? Вместе?

Нори ожидала, что он усмехнется или закатит глаза, но взгляд, который он бросил на нее, был ясным и честным.

– Ты еще не готова.

Нори склонила голову.

Акира двумя пальцами приподнял ее подбородок и потянул за локон.

– Может быть, в следующем году…

Нори хотела улыбнуться, однако не успела.

Все произошло в одно мгновение.

Машину так резко понесло влево, что Нори отбросило назад. Голова ударилась об окно. Она смутно подумала, что деревья ужасно близко.

Лицо Акиры застыло. Она видела, как он произнес ее имя:

Нори.

Затем раздался самый громкий звук, который она когда-либо слышала. Тело Акиры полетело вперед. Последнее, что она почувствовала, были его руки, сомкнувшиеся вокруг нее.

В следующее мгновение чувств не осталось. Она понимала, что земля, на которой она лежит, должна быть холодной, понимала, что пламя вокруг должно быть горячим, – но она не чувствовала ни того ни другого.

Неподалеку лежал водитель. Его голова была расколота, как яйцо. Нори и не подозревала, что в людях так много крови.

Свет от пламени падал на разбитое стекло, которое лежало вокруг нее, покрытое слоем свежевыпавшего снега.

Большой зазубренный кусок стекла, торчащий из ее груди, сверкал, как упавшая с неба комета.

Глава пятнадцатая

Аврора

Кажется, я оглохла. И ослепла. И онемела.

Каждый день вокруг постоянно толпятся люди. Они сидят у кровати и задают мне вопросы, но я не слышу ни единого слова. Если я пытаюсь заснуть, они будят меня и задают новые вопросы.

Полагаю, случилось что-то очень плохое. У меня такое чувство, даже здесь, в этом парящем облаке, что мне не хватает огромной части меня. И мне нужно ее найти. Нужно найти, что бы это ни было.

Но сначала мне нужно вспомнить свое имя.

* * *

Норико.

Вот, вспомнила. Не знаю, сколько дней для этого потребовалось. Кто-то закрыл окно бумагой, так что приходится полагаться на слух, чтобы узнать, который час.

Сегодня – или вчера? – приходил кто-то, кого я вроде бы узнала… А потом забыла.

Воспоминания ускользают, как дождь скатывается с крыла птицы. Мне в грудь втирают мазь, которая пахнет серой. Становится больно, и я кричу, но и этого не слышу.

Я ничего не могу, только плакать.

* * *

Мне позволили покинуть комнату.

Если меня поддерживать с двух сторон, я могу передвигаться по коридору. Это не странная тюрьма, как я сначала подумала. Место… мне знакомо. Я чувствую крошечную искорку привязанности, надежды, но не могу вспомнить почему.

Я беру одну женщину за рукав и смотрю в ее бледное заплаканное лицо.

– Что-то не так, – говорю я ей.

Я впервые пытаюсь заговорить, и мой голос слаб и беспомощен. Тем не менее она понимает. Я все еще не слышу, однако могу читать по губам.

– Нори…

Другая женщина обрывает:

– Не говори. Она не вспомнит. Ты лишь ее мучаешь.

– Она имеет право…

– Помнишь прошлый раз? Это бессмысленно. И жес-токо.

Я чувствую глубокую боль в груди, как будто меня изнутри разрывают надвое.

Просыпаюсь много часов спустя. Боль ушла.

Но я все еще не могу перестать плакать.

* * *

Я должна кого-то найти.

Я Норико, Норико Камидза. У меня есть мать, которая сбежала. Отец, которого я никогда не видела. Подруга с серебристыми волосами, которая живет за морем.

И у меня есть кто-то еще.

У меня есть тепло солнца.

Почему я не могу вспомнить?

* * *

Все снизошло на Нори в момент поразительной ясности. И он был настолько силен, что ее выбросило из сна.

Нори встала. Каждая клеточка ее тела ныла, и она была раздета выше пояса, но она завернулась в одеяло и пошла.

Ею владело странное чувство, будто ничего этого на самом деле не происходило.

Нори прошла по коридору и остановилась у третьей двери справа. Постучала.

Ответа не последовало.

Она открыла дверь.

Комната Акиры была такой же, какой он ее оставил. Кровать застелена, папки и переплеты с нотами аккуратно сложены на столе. Множество шарфов, которые она связала ему, висели на вешалке рядом с зеркалом.

На кровати скорчилась фигурка, почти скрытая тьмой.

Нори пошаркала вперед, хотя казалось, что она идет сквозь пламя. Темная фигура подняла голову.

– Аямэ, – прошептала Нори.

Ее бледность была смертельной, волосы сальными. Голубое платье выглядело грязным.

И она плакала.

Нори почувствовала, как по телу прокатилась мощная волна. Что-то глубоко внутри требовало вернуться в свою комнату и снова лечь спать.

Чтобы снова погрузиться в бред.

Потому что реальность была невыразимо мучительна.

Нори закрыла глаза.

– Где он?

Аямэ прерывисто всхлипнула.

– Я не… Я не должна…

На краткий миг Нори позволила себе глупую надежду.

– Он в Вене? – спросила она тоненьким писклявым голоском, который даже ей самой показался жалким.

Аямэ уставилась на нее широко раскрытыми глазами. Ее лицо, и без того бледное, побелело еще больше. Она молчала.

– Я знаю, что он собирался в Вену, – настаивала Нори. – Но потом он должен был вернуться.

Ее голос сорвался. Она попыталась вздохнуть – и чуть не упала от боли в груди.

Аямэ поднялась с кровати.

– Он действительно вернулся, – тихо сказала она. – На твой концерт. Помнишь?

– Я…

Мир переворачивается с ног на голову. Битое стекло.

Огонь.

– Я…

Аямэ шагнула к ней, и Нори поймала себя на том, что закрывается руками, будто стремясь скрыть правду.

– Не надо, – слабо запротестовала она. – Не говори.

Но Аямэ не остановилась.

– Он действительно вернулся. Вы ехали домой. Было темно и… шел снег. Машина…

– НЕ НАДО!

– Машина съехала с дороги.

Нори попыталась убежать, но споткнулась о край своего одеяла и упала.

– Пожалуйста, не надо, – прошептала она, умоляюще подняв руки. – Пожалуйста.

– Вы врезались в деревья.

Наконец Нори подняла взгляд. И хотя она стояла на коленях, ее глаза были сухими, а плечи расправленными.

Она впитала в себя этот момент, эту комнату, вплоть до последней пылинки, парящей в воздухе. Она позволила всему этому впитаться в самую ее суть.