Время крови - Андрей Ветер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Днём из-за Олёкмы донёсся многоголосый вой волков.
– Вот и зубастые вернулись за своим обедом, – засмеялся Белоусов, прислушиваясь. – Я ж говорил, что им пурга помешала.
– Должно быть, ты прав, – кивнул Галкин.
Никому не могло прийти в голову, что это Эсэ, прекрасно владевший всеми звериными голосами, созвал хищников на пир, чтобы уничтожить трупы застреленных им оленей из упряжки. Волки откликнулись на его зов и принялись рвать клыками замёрзшее мясо. А люди в зимовье то и дело прислушивались к далёким волчьим песням, полным прожорливой радости.
– Воют, черти, – крякнул Белоусов. – Полные животы набьют сегодня.
– Я пойду к Тонгам загляну, – поднялся из-за стола Галкин.
– Поешь сперва, – встал следом за ним Иван. – Что тебе неймётся сегодня?
– Не знаю. Беспокойно как-то на сердце. Олени эти из головы не идут, – пояснил тихим голосом Галкин, остановившись у двери.
– Не понимаю. – Иван пожал плечами. – Какое тебе дело до тех оленей? Ну, загрызли их волки…
– Сразу двух? И оставили нетронутыми? Сомнительно. Конечно, непогода была… Но двух оленей завалить и убежать… Там целая стая должна была работать, а Борис ни одного из них не видел. Кроме того, ежели пурга помешала волкам жрать, так охотиться они и подавно не стали бы.
– К чему ты клонишь?
– Поутру поеду на перевал. Я должен убедиться, что с нашими всё в порядке.
– А что может быть?
– Не знаю.
– Но ты о чём-то думаешь? О чём же, Саша? – настаивал Селевёрстов.
– О Медведе-Якуте.
– При чём тут Медведь?
– Представь, что ты был прав. Допустим, что он осерчал и решил нагадить нам, что тогда?
– Не понимаю! – Селевёрстов недоумевающе поднял брови.
– Что, если он напал на наших? Это ведь могут быть олени из упряжек.
– А остальные где? А сани с людьми где? И ты полагаешь, что он один справился бы с целым отрядом? Неужели ты думаешь, что никто не смог бы приехать сюда и рассказать нам? – Иван осыпал Галкина вопросами и доводами. Он видел, что Александр не мог дать обоснованных возражений, но продолжал думать о своём.
– Пусть так. Я не спорю, но я хочу поехать туда и убедиться. Понимаешь? Это мои люди. Я в ответе за них…
Он решил никого не брать с собой и даже не стал предупреждать о своём отъезде Белоусова.
– Пусть отдыхает, не говори ему сразу, не то сорвётся с места, чёрт неугомонный, а ему отлежаться в тепле надобно. Вон кашель какой! Сквозь стены пробивает.
Утром, когда Галкин плюхнулся в сани, к нему подбежал, плотно укутанный в меха, Селевёрстов и решительно заявил:
– Я еду с тобой.
– Это что за новости такие? – Галкин насупился.
– Боюсь я оставаться здесь без тебя, Саша.
– Глупости. Мне надо быстро ехать, без задержек. Ты не сможешь, устанешь. После той пурги придётся много ногами работать. Борис сказал, что от санного пути, который мы накатать успели, и следа не осталось.
– Я смогу, – настаивал Иван, зачем-то похлопывая по спине ближайшего оленя, лениво жевавшего жвачку.
– Чего ты перепугался? Тут Борис остаётся, ты будешь при нём как у Христа за пазухой.
– Не в этом дело. Я хочу с тобой. Я решил твёрдо, в конце концов, я имею право. У тебя своё беспокойство, у меня – моё.
После нескольких минут препирательств Галкин махнул рукой, приглашая Ивана в сани, сам же поднялся и взял в руки поводья.
– Бес в тебя вселился, так пеняй на себя, коли что не так будет. Чеинг! – Галкин издал якутский возглас, каким туземцы обычно приглашали к какому-нибудь действию. – Мат, мат, пошли, рогатые!
Тронулись, полозья заскрипели. Галкин плюхнулся в сани и взял в руки длинный гибкий шест, чтобы погонять оленей.
– Это в тебя бес вселился, Саша, – возразил Селевёрстов, качнувшись от рывка саней.
Едва стало известно об отъезде Галкина и Селевёрстова, поднялся переполох. Белоусов бросился распинать Тунгусов за то, что они не донесли вовремя о намерениях Галкина. Оленеводы только разводили руками.
– Начальник решай, наша говори «да». Зачем наша говори тебе, что начальник уезжай? Начальник имей главный голова.
Казаку нечего было возразить им, и он громко чертыхнулся, повернувшись к ним спиной. В ту же минуту Тунгусы наперебой залопотали на своём языке.
– Что такое ещё? – обернулся Белоусов и увидел приближавшуюся к зимовью человеческую фигуру на лыжах. – Это что за явление? Откуда?
Тунгусы в один голос ответили:
– Якут Эсэ, Человек-Медведь, большой шаман!
– Почём вам известно? – удивился Белоусов. – Он из ваших, что ли?
Откуда ни возьмись, возле казака вырос Аким и подёргал казака за локоть:
– Начальник приезжай с ним на перевал, когда ты ходи на Амга.
– Ах, это, значит, тот самый Якут, которого Александр Афанасьевич нанял проводником?
Из дома выглянул повар.
– Щи поспели, давайте в трапезную… Э, никак Медведь наш объявился? Ты где пропадал, Миша? Неужто ты и вправду осерчал в тот раз?
– А что тут произошло? – полюбопытствовал казак.
– Ерунда. Лександр Афанасич накричал на него недавно, и Миша обиделся, ушёл с зимовья.
– Как тебя, стало быть, величать-то? – подошёл Белоусов к Эсэ.
– Медведем. – Эсэ сбросил лыжи, неторопливо обвёл взглядом собравшихся и внимательно оглядел Белоусова. Раньше он не видел этого человека.
– Скажи мне, а не заметил ли ты чего-нибудь подозрительного, когда по тайге рыскал в последние дни? – спросил казак.
– Ничего. Что надо было заметить? – Он снял винтовку с плеча. Ружьё он оставил в тайге, чтобы ни у кого не возникли подозрения, мол, зачем это ему с собой нужно было столько оружия.
– Да вот Александр что-то занервничал, сорвался в дорогу ни с того ни с сего. Опасается, как бы чего не случилось с ушедшим отрядом.
– Разве он уехал? – удивился Эсэ.
Возвращаясь в зимовье, он сделал изрядный крюк, чтобы появиться не со стороны Олёкмы, а из тайги, то есть с обратной стороны зимовья. Именно поэтому он не заметил, как Галкин и Селевёрстов выехали к перевалу, а Белоусов прикатил оттуда.
– Я ничего не видел, – ответил Эсэ и пошёл в чум отдыхать.
Белоусов посмотрел вслед Якуту и поднялся по дощатым ступеням в дом.
– Я слышал, ты сказал, что щи готовы, – обратился он к повару. – Что ж ты, братец, обленился совсем? Неужто у тебя нет ничего, кроме щей? Этого добра я ведь могу и в пути всегда натрескаться.
Повар пожал плечами. Все путники, уходившие с зимовья, обязательно брали с собой замороженные щи. Эти щи были сварены при первых настоящих холодах, разлиты в круглые берестяные плошки и выставлены на холод. Когда щи замерзали, их вытряхивали из посуды и складывали стопками, как обычные куски льда. Всякий уезжавший в дальний путь, брал с собой три-четыре кружочка ледяных щей. Это освобождало его от нужды готовить суп в дороге; ему нужно было лишь растопить кружок щей в котле и насытиться ими от души. Это и имел в виду Белоусов, сказав, что щами он мог полакомиться и в пути.