Сиротский дом - Лиззи Пэйдж

если Майкл и погиб во имя счастливого будущего всей Европы. Даже если он действительно был героем этой войны. И все же Клара решила, что в любом случае лучше сперва спросить у Джулиана; наверное, куда хуже будет, если он потом случайно узнает, что она ездила туда с Айвором.

– Я вот все хочу спросить, – осторожно начала Клара, – не согласишься ли ты съездить со мной на могилу одного моего старого друга? – Она чувствовала себя полной дурой, ей даже жарко стало. Как ни странно, она ведь так толком ничего Джулиану о Майкле и не рассказала – он как-то особенно не интересовался, а ей даже тот разговор с Айвором дался достаточно трудно, и она не хотела лишний раз тревожить еще не зажившую рану. – Хорошо было бы сделать это вместе.

О, сумасшедшая! Сумасшедшая!

Но в голосе Джулиана сразу прозвучали понимание и доброта.

– А знаешь, – и он ласково похлопал Клару по бедру, – я ведь это за честь сочту.

И у Клары возникло ощущение, словно Джулиан только что сдал некий важный экзамен. Возможно, и он тоже испытывал подобное чувство, потому что вдруг наклонился, чмокнул ее в щеку и весело на нее посмотрел. От него, как всегда, пахло яблоками и корицей, что, вероятно, было связано с особыми, исключительными способами стирки белья, которые применяла миссис Уэсли. Но Кларе этот запах ужасно нравился; она прямо-таки подсела на него. И все созданные ею оборонительные укрепления растаяли буквально на глазах.

– Может, прямо сегодня и съездим? – предложил Джулиан, садясь в постели.

– Только не сегодня.

– А почему нет? – Джулиан ловко выпрыгнул из кровати на пол. – Самое лучшее время – это настоящее.

В общем, он сел за руль, и они поехали. А в пути даже немного поговорили на тему, которой раньше оба старательно избегали – о том, что им довелось пережить за годы войны. Клара рассказала, как работала в фирме «Харрис и сыновья» и о ночных бомбежках. Она вспоминала то одну ночь, то другую, и возникало ощущение, будто она осторожно проверяет ногой воду, прежде чем погрузиться в нее полностью, прежде чем рассказать, насколько кошмарным было то время. Лондонский блиц был так ужасен, что большинство людей, переживших его, не любили о нем вспоминать, хотя иногда воскрешать воспоминания все же приходилось, и тогда уж они лились буквально потоком. С другой стороны, рассказывать об этом было нелепо, потому что иногда, уже начав рассказывать, человек вдруг понимал, что его собеседнику довелось пережить нечто куда более страшное, и ему сразу становилось неловко из-за того, что он жалуется. Но ведь каждому порой нужно кому-то пожаловаться, правда?

Клара раньше боялась, что Джулиану, возможно, приходилось куда хуже, чем ей – ведь в некоторых городах и деревнях молодым мужчинам или мужчинам, которые молодо выглядят (как Джулиан, например), приходилось терпеть не только оскорбления, но и кое-что похуже, раз они не на фронте, а «отсиживаются в тылу», – но Джулиан сразу отмел ее опасения, сказав: «Да ничего подобного! У нас ополченцев буквально все любили. Да мы и сами были ребята хоть куда».

– А девушек у тебя во время войны много было?

Ох, наверняка! Холостой боец местной обороны! Недаром про таких говорили, что они все равно что дети, пробравшиеся в кондитерскую лавку.

– Да все они были моими! – рассмеялся Джулиан и тут же поправился: – Это мне так хотелось бы думать. – И он, сняв руку с руля, ласково потрепал Клару по плечу. – Нет, меня всегда больше интересовали охота и юриспруденция – в любом порядке. И так было, пока я тебя не встретил.

Клара отнюдь не была уверена, серьезно ли он говорит, но ей было приятно. И потом, она была очень довольна, что поехала на кладбище с Джулианом, а не с Айвором. Да и как бы они с Айвором туда добирались? Ведь от железнодорожной станции до кладбища далеко, а водить машину Айвор не может. С Джулианом и его никогда не пустеющим бумажником подобные бытовые вопросы таяли как бы сами собой.

У ворот кладбища человек без ног продавал цветы, чтобы люди могли положить их на могилы. Он словно был предупредительным знаком: возьмите себя в руки, за воротами вас ждет тяжелое зрелище. По кладбищу и впрямь бродили толпы людей, и Клара вдруг почувствовала себя совершенно неподготовленной. Было очевидно, что для кого-то это было главное путешествие всей жизни, их главная цель, тогда как сама она лишь недавно решила, что было бы все-таки неплохо сюда съездить.

Скрывая смущение, она принялась рыться в сумке в поисках кошелька. Да и захватила ли она с собой хоть какую-то мелочь? И почему она не надела траур? Наверное, следовало бы надеть? Ей стало стыдно. Как-то все это у нее получилось совершенно неправильно.

Джулиан, впрочем, никаких волнений не испытывал. Он сразу же легкой и упругой походкой направился к продавцу цветов, вручил ему хрустящую банкноту и крикнул Кларе:

– Как ты думаешь, какие цветы больше понравились бы твоему другу?

– О, да любые!

А она об этом даже не подумала. Цветы? Ну, конечно! Самое обычное дело на кладбище.

Джулиан сказал, что выбор был невелик, так что он выбрал маки, и Клара тут же вспомнила стихотворение Джейн Тейлор «Мак», где этот цветок был описан как «дерзкий, тщеславный и яркий сорняк». Вообще-то стихотворение Кларе нравилось, но в эту минуту она вдруг с ужасом подумала: ведь это же моя собственная характеристика! И ей вдруг захотелось унести эти цветы в машину и никуда не ходить, а просто посидеть в одиночестве и, как раньше, всласть поплакать по Майклу; ведь этого было бы вполне достаточно, не правда ли? Однако в присутствии Джулиана подобных вещей делать не полагалось. Клара и впрямь ни разу при нем не плакала, хотя довольно часто делала это, оставшись одна.

Ночью прошел дождь, и земля под ногами скользила и чавкала, словно отражая нестабильное состояние Клары. Семьи погибших двигались впереди, позади, пересекая ей путь, навстречу. Девочка-подросток в шапке с помпоном явно скучала, не зная, чем заняться. Двое мальчишек развлекались тем, что щипали друг друга. Матери – ох, сколько же здесь было матерей! – несли на могилы погибших сыновей целые охапки цветов. Кларе вдруг показалось, что ей не под силу будет вынести ту душевную боль, что плотным облаком окутывала ее со всех сторон. Ей хватало и своего собственного горя.

Она вдруг вспомнила, что могила ее матери находится где-то в дебрях Африки. Еще одна могила, на которую ей так и