Парфюмер звонит первым - Анна и Сергей Литвиновы

А сразу же после того, как закончился высочайший разговор, на связь с генералом вышел кавторанг Пушков с головного торпедного катера в Черном море. Он доложил обстановку.

Голос его звучал совсем не весело.

– В результате взрыва на борту «Нахичевани» погибло двое наших, – сообщил он. – Еще один легко ранен в ходе перестрелки. Первая медицинская помощь ему оказана, боец остается в строю. Заболевших или отравившихся среди десантников нет. Пока нет. Кроме смертника, приведшего в действие бомбы, нами уничтожено еще четверо боевиков. Остальные члены экипажа, видимо, к бандформированиям непричастны. Документы их в порядке, это русские, украинцы и молдаване, они сотрудничают с нами и помогают в борьбе за живучесть судна. Сейчас «Нахичевань» заглушила моторы и легла в дрейф. Заделать пробоины в трюме пока не удается, и, несмотря на все усилия, видимо, своими силами нам это сделать не удастся. В настоящий момент отсек, в котором находился смертник и где произошел взрыв, полностью затоплен водой. Забортная вода свободно циркулирует в нем. От остальных отсеков судна его удалось изолировать. Осадка парохода увеличилась на тридцать пять сантиметров, но мы в принципе можем добраться своим ходом до ближайшего порта.

– Не порадовал ты меня, кавторанг, – вздохнул генерал, – ничем не порадовал.

– А вы? Чем вы можете меня порадовать? Можно ли как-то обезопасить моих людей? – прозвучал в трубке требовательный вопрос.

– На судне наверняка есть аптечка. Пусть все бойцы примут антибиотики. Ударную дозу антибиотиков. Лучше всего – ввести препараты внутривенно.

Генерал не сказал кавторангу, что вряд ли это сможет спасти морских пехотинцев, но лучше хоть какая-то тень надежды…

А как спасти сотни тысяч жителей прибрежных районов и отдыхающих?

На экран монитора в кабинете генерала до сих пор еще передавалось ныне уже, в общем-то, никому не нужное изображение со спутника. Подполковник Жилин уменьшил масштаб картинки. Стала видна береговая линия. На пляжах Черноморского побережья уже появились люди. Денек обещал быть славным, и отдыхающих становилось все больше с каждой минутой. Страшно было подумать, что практически все они обречены.

В кабинете воцарилась гнетущая тишина.

Генерал и подполковник Жилин могли также видеть на мониторе, как торпедный катер, привезший пробы воды, пришвартовался на небольшой российской военно-морской базе в Головинке; видели, как сходит на берег экипаж, как отваливают от пирса фургон и легковая машина…

Теперь им ничего не оставалось делать – только ждать результатов проводимого на берегу бактериологического анализа.

Двое мужчин стояли на полузаброшенном заводском пустыре на берегу Танаиса. Поодаль, на расстоянии километра, фасадом к реке высились красно-кирпичные корпуса парфюмерной фабрики. Рядом, прямо к воде, спускалась недавно обновленная бетонная ограда предприятия. Поверх забора проходили провода под током и были накручены спирали заграждения из колючей проволоки. Но здесь, на пустыре у реки, казалось, охранять нечего. Как это часто бывает на российских предприятиях, дальний угол заводской территории стал местом свалки отслуживших свое, забытых или ненужных вещей и агрегатов. Здесь стояла на чушках кабина грузовика «ЗИЛ» без кузова и колес, валялась гигантская катушка с остатками кабеля и еще две пустые катушки; накренясь, врос в землю огромный проржавленный чан… – и еще множество металлического, деревянного и бумажного хлама было похоронено тут: пустые четвертные бутыли, старый шифер, негодный электромотор… Поэтому двое хорошо одетых мужчин смотрелись на импровизированной свалке весьма чужеродно.

– Как вы, Вилен Мовсарович, возможно, знаете, – проговорил первый джентльмен, – в советские времена парфюмерная фабрика была лишь «крышей», которая скрывала глубоко засекреченный номерной завод по производству химического и бактериологического оружия. Однако уже в начале восьмидесятых военное производство было здесь прекращено. Соответствующие линии распилили на металлолом, а все остатки, так сказать, готовой продукции вывезли на один из семи российских полигонов, где она хранится и по сей час. К восемьдесят восьмому году прошлого века конверсия была полностью завершена, и фабрика стала выпускать сугубо мирную продукцию. Однако…

Мужчина сделал многозначительную паузу, взял собеседника под локоть и подвел его к малозаметному, густо поросшему травой холмику. Затем он нагнулся и вытащил спрятанную в траве штыковую лопату и нитяные перчатки. Натянув перчатки, он, ловко вонзая лопату в землю, прорубил в травяной поросли небольшой прямоугольник. Затем поддел острием дерн, схватил его руками и с усилием отодрал от земли. Открылась небольшая железная дверца. Никакого замка на ней не было, и, поддев ее штыком, мужчина просунул в образовавшееся отверстие руку. Затем он с усилием откинул проржавевшую дверцу. Она распахнулась с визгом несмазанных петель. Из отверстия пахнуло затхлой сыростью. Мужчина вытащил из внутреннего кармана миниатюрный, но сильный фонарик «Мэглайт», осветил образовавшуюся дыру в земле и сделал спутнику приглашающий жест: «Прошу!»

– Только после вас, – шутливо, но твердо промолвил седовласый мужчина. Его собеседник пожал плечами и, посвечивая себе фонариком, скрылся внутри. Седой осторожно последовал за ним.

Короткая ржавая лестница привела их в небольшой бетонный бункер. Пятно фонарика заплясало по стенам. На удивление, они были почти сухи, только кое-где оказались видны потеки воды. Затем луч фонаря уперся в мокроватый пол, а потом выхватил пять лежащих на деревянных козлах удлиненных железных предметов.

– Прошу любить и жаловать, – тоном радушного хозяина произнес первый мужчина. – Вот они. Детище советского военно-промышленного комплекса. Авиационные бомбы, начиненные спорами сибирской язвы. Каждой хватит на то, чтобы уничтожить город с миллионным населением – такой, например, как наш любимый Костров. Они сняты с производства еще в начале пятидесятых годов, после смерти Сталина. С тех пор они, видимо, так и лежат здесь, забытые всеми.

– Да бросьте! Бывает ли такое!

– Еще как бывает. Вон, независимые экологи утверждают, что до войны и сразу после нее даже не оставляли документации: где хоронят снятое с вооружения химоружие. Говорят, в Москве, в Кузьминском парке его зарыто полным-полно. А там ведь дети гуляют, беременные и старики. И мало кто ведает, что по зарину с заманом прохаживается.

– Красиво излагаете. А как вам, любезнейший, удалось найти эти бомбы?

– А я, знаете ли, Вилен Мовсарович, красный следопыт.

– И у вас есть доказательства, что это действительно бактериологические бомбы?

– Видите ли, архивы на фабрике хранятся с явным небрежением. Эти документы я долго искал, но вынести их мне не составило труда. Вот они. Вы можете сличить номера изделий (они написаны на корпусах) со спецификацией.

Мужчина достал из кармана пару листов пожелтевшей бумаги с напечатанным на машинке текстом. Кое-где в текст чернилами от руки были вписаны слова «споры сибирской язвы». Листы выглядели так, будто были вырваны из какого-то досье. В верхнем углу первой страницы выделялся гриф «Сов. секретно». Джентльмен протянул листы собеседнику и любезно посветил ему фонариком.

Седовласый просмотрел документ, а потом еще раз оглядел «изделия».

– Номера совпадают… Но как я могу быть уверен, что бомбы не разряжены? Что они не испортились со временем? Не потеряли свою эффективность?

– А давайте испытаем? Взорвем одну прямо сейчас? – с любезной улыбкой предложил «продавец».

– Ладно, – буркнул после паузы Догаев. – Сколько вы хотите?

– За все про все – десять миллионов американских долларов. Прямо сейчас. На мой номерной счет в швейцарском банке.

– Да вы что?! – скривился «покупатель». – С чего вы взяли, что я готов платить такие деньги?

– В таком случае прощайте. Я завтра же расскажу о своей находке компетентным органам.

– Стойте.

Торг внутри бетонного бункера продолжался еще долго. Наконец партнеры сошлись в цене. Ударили по рукам – и вылезли из бункера наружу, щурясь от яркого в Кострове декабрьского солнца, от бликов света, отражающегося от поверхности Танаиса.

Ни один из них не заметил еще один блик: с противоположного, левого берега реки кто-то наблюдал за обоими мужчинами в бинокль.

Подполковник Жилин не помнил, чтобы он когда-то и за что-то переживал сильнее, нежели сейчас. Даже когда его жена была в больнице, и он ожидал самого страшного диагноза. Даже когда дочке делали сложную операцию и врачи намекали, что готовиться надо к самому худшему. Даже когда в одной из ближневосточных стран провалилась наша сеть, и арестованным нелегалам грозила смертная казнь. И в первом, и во втором, и в третьем случае все обошлось, и он не уставал благодарить за это бога. А вот сейчас…