Коридоры власти - Чарльз Сноу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впервые я поколебал его уверенность. Не тем, что дал волю гневу, думал я после, - к этому он, наверно, уже привык. Скорее тем, что оказалась под сомнением его профессиональная опытность. У него был немалый опыт, и он понимал, что ни я, ни любой другой серьезный человек не стал бы оспаривать такое конкретное показание, если бы не был твердо уверен в своей правоте.
- Я это проверю, - сказал он.
- Вероятно, вы доложите о нашей беседе Гектору Роузу? - спросил я.
- Совершенно верно.
- Я бы хотел, чтобы вы упомянули и об этой истории. И сказали бы, что делаете это по моей просьбе.
- Я бы сделал это при всех условиях.
Сейчас он говорил не как человек, который обязан допросить другого, но как будто мы, два службиста, вместе работали над каким-то "трудным случаем".
- Очень любопытно, - сказал он, озадаченный и рассерженный.
Он продолжал задавать вопросы, но без прежнего напора, как человек, который рассеян на службе, потому что его одолевает какая-то личная забота.
Что мне известно о создании атомной бомбы? Да, я знал об этой работе с самого начала. Да, я все время поддерживал знакомство с физиками. Да, я знал Соубриджа, который выдал кое-какие секреты. Да, он учился в школе с моим братом. Но все эти вопросы Монтис задавал без особого интереса: он знал, что в конечном счете именно из-за моего брата Соубридж потерпел крах.
Монтис заговорил о том, как я поступал и что думал, когда была сброшена первая бомба, - теперь он снова был начеку.
- Я выступал открыто, - сказал я. - Вам достаточно прочесть то, что появилось в печати. И еще кое-что вы найдете в отчетах.
- С этими материалами уже ознакомились, - ответил Монтис. - Но все-таки я хотел бы услыхать об этом от вас.
Не выступал ли я, как и многие ученые, против применения атомной бомбы? Безусловно, сказал я. Не встречался ли я с учеными непосредственно перед Хиросимой, чтобы выяснить, могут ли они это предотвратить? Безусловно, сказал я. Не значит ли это зайти дальше, чем положено государственному служащему?
- Государственным служащим случалось предпринимать и гораздо более действенные шаги, - сказал я. - Я не раз жалел, что и сам так не поступал.
Потом я стал объяснять. Пока была надежда помешать взрыву бомбы, мы использовали все рычаги, какие только могли нажать. В этом нет ничего неподобающего, - разве только (не удержался я) не подобает в душе возмущаться применением каких бы то ни было бомб в какое бы то ни было время.
После Хиросимы у нас был выбор. Либо подать в отставку и протестовать во всеуслышание, либо оставаться на своем месте и делать все, что только в наших силах. Большинство осталось, и я в том числе. Из каких побуждений? Было ли то чувство долга, дисциплинированность или даже приспособленчество? Быть может, мы заблуждались. Но, пожалуй, если бы мне опять пришлось выбирать, я поступил бы так же.
После этого допрос пошел более вяло. Мой второй брак. Не принадлежал ли мой тесть до войны, до моего с ним знакомства, ко всякого рода "фронтам"? - вновь становясь озабоченным, спросил Монтис. Я не знал. Может быть, и так. Он был старомодный интеллигент, либерал. Служба - ничего интересного, хотя Монтис и полюбопытствовал, когда я впервые познакомился с Роджером. Шел уже второй час. Вдруг он хлопнул ладонями по столу.
- На этом и остановимся.
Он вскочил, ловкий и проворный, и посмотрел на меня блестящими глазами. И сказал, не столь официально и не столь почтительно, как говорил со мной вначале:
- Я верю всему, что вы мне сказали.
Пожал мне руку и быстро вышел, а я так и остался стоять посреди кабинета.
Все прошло гладко и пристойно. Монтис был толковый и, наверно, даже приятный человек, и он всего лишь делал свое дело. Но потом весь этот январский день, сидя у себя в кабинете, я был чернее тучи. Не то чтобы я тревожился о последствиях. Чувство было более глубокое, будто услыхал, что у тебя больное сердце и, если хочешь выжить, надо жить с оглядкой. Я не дотронулся ни до одной бумаги и совсем не работал. Почти все время я смотрел в окно, словно обдумывал что-то, а на самом деле ни о чем я не думал. Позвонил Маргарет. Она одна понимала, что я не могу так просто от этого отмахнуться. Понимала, что я хоть и не молод, но все еще отчаянно самолюбив и мне нестерпимо давать кому бы то ни было отчет в своих поступках. По телефону я сказал ей, что все это, в общем-то, пустяки. Несколько часов мне задавал вопросы порядочный и разумный человек. В нашем нынешнем мире это пустяки. Если живешь в разгар религиозных войн, будь готов к тому, что тебя могут пристрелить, или уж беги и прячься. Но перед Маргарет бесполезно было храбриться. Она меня видела насквозь. Я сказал, что, когда Фрэнсиса наконец отпустят, приведу его к нам обедать. Маргарет этого не ждала и встревожилась. Она уже пригласила Артура Плимптона, который снова в Лондоне, - пригласила отчасти для развлечения, отчасти ради сватовства.
- Я бы отменила приглашение, но понятия не имею, где он остановился. Может быть, попробовать связаться с ним через посольство?
- Не стоит, - возразил я. - В лучшем случае он, может быть, даже разрядит атмосферу.
- Да уж я думаю, хороша будет атмосфера!
Нет, перед Маргарет храбриться не стоило, но перед Фрэнсисом это было не бесполезно. Когда мы ехали ко мне домой по сверкающей огнями Пэлл-Мэлл, он ни словом не упомянул о моем допросе, хотя и знал о нем. Он считал, что я человек более искушенный, не такой Дон-Кихот, как он. И это было верно. Он воображал, что случившееся для меня в порядке вещей.
О себе же он сказал:
- Очень жалею, что я на это пошел.
Он как-то притих. Когда мы пришли, Артур был уже в гостиной и учтиво с нами поздоровался. Потом сказал:
- Сэр Фрэнсис, у вас такой вид, как будто вам не мешает выпить.
Он взял на себя обязанности хозяина - усадил нас в кресла, налил виски. Я подумал, что он чувствует настроение Фрэнсиса лучше, чем почувствовал бы родной сын. Но от этого он не становится Фрэнсису милее. Впрочем, в этот час Фрэнсис ставил Артуру в вину не только его личное обаяние, но и все грехи его отечества. Сидя в моей гостиной, молчаливый, изысканно вежливый, похожий на благородного идальго, Фрэнсис искал, на кого бы возложить вину за этот день.
При Артуре я не мог откровенно говорить с Фрэнсисом, не могла и вошедшая вскоре Маргарет. Она увидела, как он, обычно воздержаннейший из людей, наливает себе второй стакан лишь наполовину разбавленного виски; она терпеть не могла сложных подходов, она жаждала взять быка за рога. А тут пришлось беседовать о Кембридже, о колледже, о семействе. Пенелопа все еще в Америке - как она поживает? Очень хорошо, судя по последнему письму, сказал Фрэнсис; кажется, впервые он говорил о своей любимице довольно равнодушным тоном.
- Я разговаривал с ней в воскресенье, сэр Фрэнсис, - невозмутимо сказал Артур, словно бы скромно напоминая, что следует засчитать еще очко в его пользу.
- Вот как, - отозвался Фрэнсис, в голосе его не было вопроса.
- Да, она звонила мне из Америки.
- Что же она сказала? - не стерпела Маргарет.
- Спрашивала, какой ресторан в Балтиморе самый лучший. - Артур отвечал учтиво, бесстрастно, и в глазах его тоже ничего нельзя было прочесть.
Маргарет сердито покраснела, но не сдавалась. А у него какие планы? Он собирается назад в Штаты? Да, сказал Артур, он уже выбрал свой путь. Его поприще - электронная промышленность. Он говорил о своей будущей фирме с устрашающей уверенностью. Он понимал в делах больше, чем Фрэнсис, Маргарет и я вместе взятые.
- Значит, вы скоро вернетесь на родину? - спросила Маргарет.
- Это будет прекрасно, - сказал Артур. И вдруг с каким-то глуповатым видом прибавил: - Понятно, я не знаю, какие планы у Пэнни.
- Не знаете? - переспросила Маргарет.
- Надеюсь, она не намерена вернуться сюда?
Маргарет даже растерялась. На дерзком непроницаемом лице Артура сияли ослепительно искренние голубые глаза; но где-то в уголках губ дрожала затаенная усмешка.
Когда он ушел - из чистой благовоспитанности, потому что, прислушиваясь к разговору, уловил в воздухе то, что оставалось несказанным, - мне стало грустно. Я смотрел на Фрэнсиса в видел не старого друга, с которым вместе рос, но очень немолодого человека, ожесточившегося, утратившего душевную ясность и покой. Мы познакомились, когда он был юношей, как Артур. Как славно было быть дерзким и молодым - по крайней мере так казалось в тот вечер.
- Фрэнсис, - сказала Маргарет, - ваше отношение к этому мальчику не слишком умно.
Фрэнсис выругался, как совсем не пристало почтенному профессору.
Помолчали.
- Кажется, от меня скоро не будет никакого толку, - словно бы с облегчением сказал Фрэнсис, доверчиво и ласково глядя на Маргарет. Кажется, я уже дошел до точки.
- Этого не может быть, - сказала Маргарет.
- А по-моему, так, - сказал Фрэнсис. И обернулся ко мне: - Напрасно Льюис меня уговорил. Мне следовало махнуть на все рукой и уйти. Не надо было подвергать меня этому.