Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России - Коллектив авторов

(1) Ни одной знакомой рожи… хотя бы Якименко позвали бы или Хинштейна с Исаевым.

Кроме того, различия касаются и того, как выглядит сцена речевого действия (см. скриншоты – ил. 1 и ил. 2).

Достаточно сравнить два этих снимка, чтобы заметить, что во втором случае («пропутинское» заседание) отсутствует непосредственная аудитория. Видеозапись ведется при помощи одной камеры, и участники, безусловно, осведомлены о том, что все ими сказанное будет доступно широкой аудитории в Интернете, но эти потенциальные зрители никак не могут непосредственно воздействовать на происходящее, о них легко забыть. В первом же случае сидящие за столом окружены плотным кольцом журналистов с фотоаппаратами и видеокамерами, которые выступают, с одной стороны, как посредники между участниками и внешней аудиторией (зрителями и читателями последующих репортажей), а с другой – как непосредственная аудитория речевого события. Соответственно, коммуникация происходит между участниками заседания, журналисты в происходящее не вмешиваются, но их присутствие на сцене изменяет структуру коммуникации – помимо адресанта и адресата на сцене оказываются слушатели, аудитория (см.: [Кларк, Карлсон 1986]). Как становится понятно в ходе просмотра видеозаписи, помимо журналистов в помещении находятся и так называемые «гости» – лица, не входящие в оргкомитет, но присутствующие на заседании. Коммуникация, таким образом, максимально публична, поскольку совершается в прямом смысле на публике, ее присутствие, особенно в столь тесном помещении, просто невозможно игнорировать.

Иными словами, хотя оба заседания позиционируются как публичные, одно из них, а именно заседание оргкомитета оппозиционного шествия, если перефразировать Оруэлла, – более публичное. Публичность в этом смысле может быть представлена как градуальная шкала – дело не только в противопоставлении приватной и публичной коммуникации, но и в допустимой степени публичности – присутствии публики, узнаваемости или, наоборот, анонимности участников.

Другое, еще более важное различие касается того, что можно назвать степенью референциальности речевого события, того, насколько оно ориентировано на некоторую внешнюю реальность, на разрешение каких-то вопросов и проблем, насколько происходящая коммуникация реальна, а не является чистой формальностью, ритуалом.

Обращаясь к комментариям к видеозаписям, мы обнаруживаем, что в случае с протестным митингом форма обсуждения, то, как организован дискурс заседания, практически не становится предметом обсуждения комментаторов. Единственная отсылка к форме дискуссии возникает только в шестидесятом по счету комментарии:

(2) Да ну что вам Гозман.

Вы посмотрите, как замечательно: собрались за одним столом умные и воспитанные люди, спокойно и грамотно обсуждают, договариваются, вежливо общаясь между собой.

Кто говорит – невозможно? Посмотрите: когда надо, то очень даже возможно.

Вот Митрохин, вот Гудков, вот Немцов, Удальцов и даже Тор, и бог с ним, Гозман – могут, когда захотят. Мне бы очень хотелось, чтобы они никогда в будущем не утратили этот навык эффективного и доброжелательного совместного решения вопросов.

Речь здесь идет как раз о той самой принципиальной способности сидеть за одним столом и совместно решать какие-то вопросы, которой так не хватает и оппозиции, и российскому обществу в целом. Примечательно также, что эта тема – форма дискуссии, способ организации коммуникации – не подхватывается другими комментаторами, продолжающими увлеченно выражать свое отношение к отдельным участникам заседания, клеймить друг друга «либерастами» и «путиноидами» и рассуждать о том, что ожидает Россию. На этом фоне примечательно, что первые же три комментария ко второй видеозаписи (заседание оргкомитета митинга «За Путина») оказываются так или иначе связаны с формой происходящего:

(3) Комсомольское собрание :))))

(4) Вот они сидят и думают: «Свалить бы поскорее». Для чего суслик рыбоокай наплодил и кормит стока «общественных» организаций, фондов и т. д? Должны ведь и послужить когда-нибудь.

(5) Жалкий фарс , с одной стороны, с другой – прекрасная агитка против их вождя. Чем больше володиноякеменки плодят такой бредятины , тем больше их отторжение в умах избирателей. О «любви» к гебне и говорить не стоит.

Таким образом, первый же комментарий иронически переопределяет жанр происходящего, отсылая к реалиям советского прошлого. Ему вторит следующий комментатор, подчеркивающий незаинтересованность участников в коммуникации, формальность их вовлеченности. Впечатление, производимое видеозаписью на зрителей, определяется тем, что они видят в происходящем реализацию некоторого известного им шаблона, формат, вызывающий в памяти ощущение скуки и бессмысленности. Почему же в первом случае имеет место живая дискуссия и некоторая реальная коммуникация, а во втором все напоминает застывший и лишенный содержания ритуал? Точнее, важно, не почему это так (здесь явная связь с различием в реальных политических целях собравшихся), а как это проявляется на дискурсивном уровне. Рассмотрим, как организована коммуникация в обоих случаях.

Начнем с «ритуальной» коммуникации проправительственного собрания. Прежде всего, здесь четко выделяется фигура председательствующего, обладающего особыми полномочиями по организации коммуникативного процесса. Он определяет очередность говорения, тему, время, отводимое каждому говорящему, и пресекает любые попытки нарушить заданный таким образом ход коммуникации. В начале заседания, прерывая затянувшееся, по его мнению, выступление, он предлагает всем присутствующим по очереди (по часовой стрелке) представиться:

(6) Ну, собственно говоря, давайте просто… немножко… будем соблюдать регламент, да? То есть я прошу, чтоб каждый здесь… все друг друга знали, давайте просто представимся хотя бы и два слова о себе расскажем, потом уже будем какие-то вот… тезисные вещи проговаривать. Можно, пожалуйста?

После выступления каждого участника председательствующий призывает начать говорить другого участника, нередко используя при этом командную реплику: «Следующий!». Между отдельными монологами участников возникают паузы, и без понуждения со стороны председательствующего участники в разговор не вступают. Совершенно очевидно, что участники испытывают неловкость и затруднения при построении своего высказывания, что проявляется в хезитационных паузах, смехе, неоконченных фразах, повторах и т. п.:

(7) Я тогда тоже представлюсь, меня зовут Дмитриева Наталья, я возглавляю Совет по консолидации женского движения и общероссийскую общественную организацию «Деловые женщины России». ‹…› Поэтому, вот что касается представительства женщин, я готова, хм [смешок, пауза] это все… координировать.

(8) «Сторонники» – это не подручные какого-то института, это динамичная, самостоятельная… но при этом мы полностью поддерживаем политику в целом партии «Единая Россия» и, естественно, лидера партии Владимира Владимировича Путина[176]. Мы… на митинге… полагаем, что нас будет больше тысячи человек, то есть у нас лозунги ‹…› целый ряд лозунгов, с которыми мы пойдем на митинг.

Содержание монологов участников однотипно: называние себя, организации, которую они представляют, выражение поддержки правящей партии и В. В. Путина, заявление о готовности участвовать в митинге и ресурсах, которые они могут предоставить в распоряжение организаторов. Естественно, в зависимости от подготовки и мастерства оратора монологи эти оказываются более или менее распространенными, а выражение поддержки –