Милорд (СИ) - Баюн София

— Не заберет. Он больше не сможет… — он осекся, подавившись словами «меня запереть», — помешать.

— Я боюсь, что он заберет… что окажется, что все это время… тебя не было, — неожиданно ясно сказала Ника.

Мартин прекрасно врал. Хорошо держал себя в руках. У него были долгие годы, чтобы научиться притворству, чтобы любая ложь выскальзывала легко и непринужденно. Но за годы взаперти он отвык от тела и его рефлексов, и прежде чем он начал плести приготовленный теплый обман, его пальцы едва заметно дрогнули. Он гладил ее по волосам и надеялся, что она не почувствовала. Но он уже понял, что Ника научилась чувствовать любое настроение, любое колебание, читать по кажущимся бесстрастным лицу — делать все, что необходимо, когда живешь с непредсказуемым безумцем.

— Он пытался меня запирать, — осторожно начал он, ненавидя себя за то, что дополняет ложь Виктора. — Я могу вести себя странно. Но я никогда…

— Что будет, когда я выстрелю? — перебила Ника, не поднимая лица. Мартин чувствовал, как мерно стучит ее сердце — словно ее вовсе не тревожит, что будет. Он не надеялся, что это действительно так.

— Он умрет, — ему пришлось сильнее сжать объятия, и жест немедленно отозвался тошнотой. К нему жалась в поисках тепла несчастная, запуганная девочка, а он обнимал ее крепче только чтобы у него больше не дрожали руки, когда он снова будет ей врать.

— А ты?

— Ты в меня выстрелишь, — с трудом сказал он. — Я не… могу жить без тела, ты же понимаешь.

Он не соврал ни разу, приладив слова друг к другу, чтобы они звенели и оглушали. Он чувствовал себя так, будто действительно ее бьет. Но Мартин понимал, что этот разговор должен был произойти. И что и ему придется встретиться с беспощадной необходимостью грядущего убийства.

— Знаю, — ответ кольнул шею, будто острыми концами буквы «з». — Тебе так будет… не будет больше больно. Я хорошее дело сделаю, да? — в ее голосе послышались странные, детские нотки.

Мартин зажмурился. Он почти забыл, кто с ним последний раз так говорил — Вик там, за темнотой прошедших лет.

Он чувствовал, как она начинает дрожать, и понимал, что больше не может сказать ни слова. Нужно было короткое «да» правды, словно капля краски в центре влажного листа. А потом тянуть градиент к краям, делая ее прозрачной, размывая туманными пятнами. От «да, это будет хороший поступок» правды до «нет, мне больше не будет больно» самой омерзительно жестокой лжи.

Если они продолжат лгать — кто-то из них непременно сорвется.

Сейчас в его поцелуе было нечто большее, чем почти неосознанный порыв, пустая попытка заменить прикосновением тепло, которого он не мог дать.

Тогда не мог. А теперь?

Цепь предостерегающе звякнула в ответ на движение, и ему пришлось подвинуться к косяку. Мари молчала, Виктор спал, коридор был темным и полным густой тишины. Прервать этот поцелуй, разорвать теплые протянувшиеся ниточки было некому. И на этот раз он позволил себе отдаться моменту целиком — он нуждался в любви. Мучительно жаждал любить и быть любимым в ответ, потому что ради этого его когда-то придумал Вик, как персонажа сказки, которую потом его же просил рассказать.

— Все будет хорошо, — наконец нашел он самые светлые и безболезненные слова правды, едва она отстранилась. — Обещаю, у тебя все будет хорошо.

— Сейчас или потом? — улыбнулась она, поднимая глаза, больше не казавшиеся Мартину пустыми.

— Потом… лучше, чем сейчас, — и это обещание наконец притупило горечь всей прошлой лжи.

Она вздохнула и прижалась щекой к его плечу. Несколько секунд молчала, закрыв глаза, а потом Мартин заметил, что ее лицо стало спокойнее, а дыхание — чуть тише.

Он не стал ее будить. Остался сидеть, растерянно гладя ее по спине, ловя ускользающие нотки прорвавшейся нежности — она верила ему! — и все отчетливее ненавидя себя.

Почему ничего не бывает просто.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Почему для него ничего никогда не бывает просто.

…

Когда Виктор проснулся, часы показывали шесть. Он только коротко выругался и потянулся за телефоном — понять по обычному циферблату утро сейчас или вечер было невозможно.

Уже поднимаясь, он заметил, что спит на каким-то особым образом свернутом одеяле, хотя точно помнил, что засыпал просто положив голову на борт ванны.

— Твоя работа? — спросил он.

«Не вижу особой справедливости в том, что ты проходишь остаток жизни перекошенным, — задумчиво отозвался Мартин. — Хотя может тебя это научило бы думать о последствиях своих выходок».

— Да-да, спасибо, — проворчал он, впрочем, чувствуя, как в душе просыпается знакомая с детства благодарность.

Он постарался задавить ее, пока Мартин не заметил — это было совершенно лишним. Впрочем, Мартин и так не обращал особого внимания на происходящее. Он сидел в кресле, повернув его лиловой спинкой к проему, задумчиво смотрел в едва тлеющие угли и, казалось, был полностью погружен в свои мысли.

Телефон показывал беспощадные «18.07» — все-таки вечер. Виктор не чувствовал себя так, будто проспал почти сутки — видимо, Мартин забрал несколько часов его времени. Спрашивать об этом Виктор не захотел.

Под циферблатом светилось сообщение о двух пропущенных звонках от Леры.

— Ты слышал? — зачем-то спросил он.

Мартин не удостоил его ответом, но Виктор различил легкую волну презрения. Почему-то вспомнилось, как Генри посмотрел сначала на кусок колбасы, предложенный Лерой, а потом на нее. В его взгляде тогда читалась такая же презрительно-печальная обида: «Ты правда думаешь, что я стану это есть?»

Собака вспомнилась некстати. Он старался делать вид, что никакого пса никогда не было, но Мартин умудрялся напоминать о прошлых грехах даже не говоря ни слова.

— Ты помолчать позвонил? — раздраженно выплюнула трубка. Он и не заметил, что успел набрать номер.

— Нет, тебя послушать, — огрызнулся он, садясь на бортик. — У тебя новости или ты соскучилась?

— Безумно. Чтоб ты знал, я вчера пила чай. С печеньем. Отодвинув стул. И смотрела какую-то дрянь по телевизору. А потом знаешь, что я сделала? — Лера явно наслаждалась каждым словом, и Виктор даже представил, как она щурится от удовольствия. — Я пошла спать. Прямо встала. И пошла. А крошки остались на полу, белые такие, на темном ламинате, о-о-о, как же было хорошо…

— Очень смешно, — он постарался не подать вида, что упоминание о крошках отдалось зудом в кончиках пальцев и неприятно клюнуло в висок. — Что еще хорошего расскажешь?

— Мальчик приходил. За твоими дисками.

— За какими в… дисками?

— Ну за теми дисками. Ты сказал, что на болванки записал фильмы, а раздать не успел…

— Понял, не продолжай, — закатив глаза, попросил он. Более странного эвфемизма для слова «наркотики» он бы и специально не придумал. — И как, забрал?

— Сказал, Дима придет, — ответила Лера. — Попозже.

— Ясно, — новость не вызвала совершенно никаких чувств. У него действительно осталась небольшая часть заготовок, которую он не успел раздать, и никаких проблем возникнуть было не должно, даже если дом будут обыскивать. — Есть еще новости?

— Есть портрет убивца. В газете напечатали, а в другой сразу про скандал с той газетой — вроде как конфиденциальная информация, но думаю это все наоборот, чтобы побольше внимания…

— Кого ищут-то? — перебил он.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Задрота, — скучающе отозвалась Лера. — Они там чего-то проанализировали, если хочешь — могу тебе вслух зачитать, но суть такая — ищут невысокого, хлипенького парня, живущего с мамой и с серьезными проблемами в сексуальной сфере. Ну там всем покоя не дает, почему он девочку убил и даже не раздел, хотя я читала, что не все маньяки…

— Да-да, можно подумать, кроме секса других поводов нет, — Виктор поморщился, вспомнив постыдное влечение в последний момент убийства Мари.