Милорд (СИ) - Баюн София

Шмель медленно полз по белой заусенчатой балке, изредка вздрагивая прозрачными крылышками. Десяток других — мертвых — был выложен на перилах, словно на алтаре. Мартин никак не мог себя заставить выбросить их за границу беседки.

Сколько бы он не пытался восстановить беседку или хотя бы навести порядок, за ночь все разваливалось, покрывалось новыми трещинами и откуда-то бралась белая пыль — без запаха, сухая и шершавая, она укрывала беседку, проникала в дом и оставляла неопрятные пятна вокруг, похожая на раскрошенный мел, который когда-то позволял ему создавать.

Мари стояла у перил, брезгливо подобрав юбку. В другой руке она держала мундштук с незажженной сигаретой. Она смотрела серьезно, без следа прошлой манерности и наигранной истеричности. Мартин стоял напротив, привалившись к косяку, и с тоской думал, что совсем забыл — Мари все-таки вовсе не дурашливое привидение, от которого можно отделаться брошенным ботинком.

— Два дня прошло, — наконец сказала она. — Где же труп?

— Какая разница? Он сделал что хотел, и теперь сидит пристегнутый в ванной и ждет, пока за ним придут и все рухнет.

— А такая разница, — зло отозвалась она, — что если труп не найдут — это вызовет вопросы. Это позволит ему почувствовать безнаказанность. Представь, что он устроит, когда до него дойдет, что он может вечером, в людном месте зарезать кого-нибудь крошечным лезвием, извозившись в крови, залив ею парковку и соседние машины. И ему за это ничего не будет. Вот совсем ничего. Потому что он даже в забытьи соображает, как прятать улики.

— Ты что мне предлагаешь? — Мартин оглянулся на закрытую дверь. — Труп ему найти? Вызвать милицию? В газете про него написать?

— А раньше надо было думать, — Мари раздраженно тряхнула сигаретой, словно надеясь, что она загорится. — Я говорила — дай мне?! Говорила, что ты слишком жестокий и сделаешь все неправильно? Что нам теперь делать с изуродованным трупом, а? Твой-то друг не задумывается о таких вещах — о, он ведь больше ни о чем не задумывается, не так ли? Сделал — и теперь можно пристегнуться к стояку и дальше жалеть себя, потому что от него несколько лет назад сбежала мелкая профурсетка!

Она говорила и размахивала сигаретой у себя перед лицом, словно перечеркивая каждое слово.

Мартин, не выдержав, отобрал сигарету, почему-то удивившись, что она не растаяла у него в руках, и зашел в комнату. Вытащил сигарету из мундштука, прикурил от уголька в камине и вернулся в беседку. Вернул сигарету в мундштук и протянул Мари.

— Спасибо, — голос ее заметно потеплел. — Ладно. Нам надо решать, что делать, нельзя же так оставить. Где труп? Куда он его дел?

— Наверное… недалеко от театра был магазинчик, за ним коробки…

— На улице жарко, — отрезала Мари с наслаждением затягиваясь и выпуская плотное облако дыма, пахнущего чем-то пряным и теплым.

— Я что-нибудь придумаю, — вздохнул Мартин разворачиваясь к двери.

— Погоди, — вдруг попросила Мари, и он услышал за спиной торопливый стук каблуков.

— В чем дело?

Мари подошла и молча стряхнула полоску пыли с его плеча. Краем глаза он видел, как она быстро надевает перчатку.

— Зачем?

Но когда он обернулся, беседка была пуста.

…

Виктор недавно уснул. Мартин хотел оставить его спать, но потом с плохо скрываемым злорадством все-таки шагнул в проем.

— Какой же ты все-таки… — прошипел он, выбираясь из ванны. Левое колено пришлось разгибать вручную, затылок словно облили раскаленным свинцом, а перед глазами плясали черные точки.

С трудом выпрямившись он потянулся, пытаясь вернуть телу подвижность.

Щелчок входной двери он услышал буквально чудом — кровь стучала в ушах так, что казалось вот-вот из них польется.

— Ника? — окликнул он после секундного сомнения.

Она подошла, словно отделившаяся от темноты коридора тень. Почему-то от нее едва заметно пахло гарью.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что-то хочешь? — спросила она, пряча руки в складках юбки. Вид у нее был еще более изможденный, чем обычно, а под глазами залегли глубокие тени, кажущиеся почти черным в полумраке.

— У тебя… все в порядке? — осторожно спросил Мартин, с трудом сдержавшись, чтобы не скривиться от глупости вопроса. Что у нее может быть в порядке?

Ника кивнула и скользнула взглядом по цепи.

— Неудобно?

— Немного, — вымученно улыбнулся он. — Впрочем это неважно. Ты прячешь руки? Может, покажешь?

Она протянула руки ладонями вверх быстрее, чем он успел договорить. Этот жест, похожий на выдрессированную реакцию, кольнул где-то в груди. Мартин хотел остановить ее, но потом все же взял за запястья и подвел к пятну холодного света, разливающегося по полу из проема у него за спиной. Кажется, она сама смутилась от своей поспешности, но руки у нее были холодными и слегка подрагивали, словно она готовилась вырываться.

Под ногтями и между пальцев виднелись следы зелени и земли.

— Мне стоит готовиться к смерти? — улыбнулся он, отпуская ее. К неприятному чувству от ее реакции прибавилась липнущая к вискам тревога.

Она снова молча мотнула головой. Руки она скрестила на груди.

— В таком случае умирать собираешься ты?

— Я не… с чего ты вообще…

— Безвременник очень ядовит. Весь — стебли, семена, цветы, корни. Ядовита даже вода, в которой стоят цветы, — он поднял глаза и постарался поймать ее взгляд. — Ты ходила к лесу или эти следы со двора?

— Я… прятала улики, — усмехнулась она. — Я совершила преступление.

— Вот как? Кого-то похоронила?

— Младенца.

Она сказала это легко, будто сообщала о чем-то совершенно будничном, а глаза ее оставались серыми и пустыми. Мартин собирался всерьез задуматься над ее словами, но уголки ее губ едва заметно дрогнули, и он с трудом подавил облегченный вздох.

— Ты давно не спала? — спросил он, садясь на пол. Ему было неприятно нависать над ней, как на допросе, к тому же стоять было тяжело.

— Сутки? Наверное сутки, — призналась она, закрывая глаза. — Я боюсь, Мартин.

— Почему? Он пристегнут, ключ у тебя. Он ничего не сможет сделать.

— Это неважно, — прошептала она, странно покачнувшись. — Знаешь, что хуже всего? Не то, что он делает, не то, что обещает — хуже всего, что я никогда не знаю, чего ждать. А он всегда… я не верю в его припадки. Никогда не верила. Он нас обманывает, Мартин. И совершает чудовищные поступки вовсе не потому, что в нем просыпается чудовище… Он всегда знает, что делает. Он всегда чудовище.

Мартин заметил, как ее ресницы задрожали, потревоженные невидимыми слезами.

— Иди ко мне, — позвал он, протягивая руку. — Меня же ты не боишься?

Она мотнула головой, сделав к нему неуверенный шаг. Мартин чувствовал, как в горле першит знакомая горечь. Он не позволял себе сдаться ей ни на секунду — даже у себя в беседке, где теперь всегда могла появиться Мари. Никогда он не признался бы себе, как в такие моменты — и после таких моментов — хотелось стоя на коленях глухо стонать и биться головой о пол, вколачивая в него каждую секунду собственной беспомощности.

— Боишься, — заключил он, опуская руку. Он не хотел настаивать даже в такой мелочи.

Мартин не знал, как помочь. Не знал, имеет ли вообще право предлагать помощь девушке, с которой хотел обойтись едва ли не хуже, чем Виктор. Не знал, имеет ли право в глубине души страстно желать, чтобы она ему верила не только потому, что так нужно для его плана.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Нет! — вдруг всхлипнула она, подаваясь вперед. Мартин едва успел отвести руку, чтобы казалось, будто он пытается оттолкнуть. Она прижалась к нему, обхватив за шею ледяными руками, и он на миг поддался захлестнувшему облегчению. — Не тебя… я боюсь, что Виктор заберет и тебя.