Кровавая месса - Жюльетта Бенцони

— Не стоит относиться к этому так трепетно — она не настолько юна. И должна напомнить, что вам самой всего лишь двадцать шесть. И чего же хотела эта девушка?

— Мишель потребовала, чтобы я отказалась от Жана, вернула ему свободу…

— Можно подумать, он ее потерял, живя с вами! Никогда еще любящая женщина не давала мужчине столько свободы, как это сделали вы. И зачем Жану эта свобода? Чтобы жениться на ней?

— Разумеется! И чтобы уехать вместе с ней в Англию. Она сказала, что там он избавится от своих многочисленных врагов, и больше не будет подвергать себя опасности…

Лаура наклонилась, заглянула в прекрасные серые глаза подруги и неожиданно засмеялась.

— И вы в это поверили? Мари, будьте же благоразумны! Вы имели дело с сумасшедшей. Вы можете представить себе, чтобы барон вот так запросто бросил все свои планы, забыл о своем отчаянном желании спасти короля и его мать и послушно последовал в Англию за какой-то девицей, которая так решила? Это же просто смешно!

— Нет, совсем не смешно. Если я оставлю Жана, Мишель сумеет его уговорить. Когда он обо всем узнает…

— О чем узнает? Ради бога, Мари, из вас буквально клещами приходится вытаскивать каждое слово! — воскликнула начавшая уже сердиться Лаура.

— Что Мишель ждет ребенка… — И Мари снова зарыдала, уткнувшись лицом в подушку.

Лаура была буквально оглушена услышанным.

— Ребенка? — повторила она бесцветным голосом.

— Как, по-вашему, я должна бороться с этим? — захлебываясь слезами, спросила Мари.

Лаура пыталась совладать с гневом, который на мгновение ослепил ее. Ей отчаянно хотелось разбить что-нибудь.

— Нет! Нет, это невозможно! Только не Жан! Он никогда бы так не поступил. Он любит вас, Мари. Это бросается в глаза. Или он просто очень хороший актер…

Лаура тут же пожалела о вырвавшихся у нее словах. Они обе знали, каким отличным актером был барон. Бац с легкостью перевоплощался в водоноса, в солдата Национальной гвардии, в квакера из Америки… всех его ролей было не счесть. Лаура внезапно поняла, что совсем не знает этого человека, слишком соблазнительного, чтобы женщины в его присутствии могли чувствовать себя спокойно.

— Вы говорили с ним об этом визите? — неожиданно резко спросила она Мари.

Та мгновенно села и посмотрела Лауре в лицо.

— Нет, только не с ним! Мишель просила меня хранить молчание ради его же блага.

— А вы должны покорно удалиться, не сказав ему ни слова?

— Это нужно сделать медленно, постепенно, чтобы не помешать Жану в его делах. Я поклялась Мишель, что ничего не скажу ему.

— Да вы с ума сошли! — взорвалась Лаура. — Вы совершенно лишились рассудка! Это наверняка просто наглая ложь. На вашем месте я бы вышвырнула девчонку за дверь и не стала давать ей никаких обещаний. Она воспользовалась вашей слабостью, вашей огромной любовью к Жану! Я бы все ему рассказала, как только увидела его.

— Нет. Не стану скрывать от вас, несмотря на все то зло, что она мне причинила, мне стало жаль эту молодую женщину. Самое начало беременности, да еще в такое время! Мишель плакала, умоляла меня…

— Я вижу, эта девица устроила настоящее представление, — презрительно заметила Лаура. — Просто комедия! Я уверена в этом, я это чувствую! Что ж, если вы были такой дурочкой, что дали ей клятву, то я сама сумею поговорить с бароном. Он должен все узнать!

Мари мгновенно села на постели. От возмущения слезы ее высохли.

— Если вы это сделаете, я больше не смогу считать вас моим другом! Я рассказала вам обо всем в надежде на вашу помощь… Я запрещаю вам говорить об этом с бароном!

— Мари, Мари, ну не будьте же такой глупышкой! Вы не можете так покорно смириться с подобной участью. Вы не должны становиться игрушкой в чужих руках, не должны позволить этой женщине разбить вам сердце!

Мари долго молчала, а потом посмотрела прямо в глаза Лауре. У нее на губах появилась грустная улыбка.

— Когда вы в первый раз приехали в Париж, госпожа маркиза де Понталек, разве вы не были готовы принять все от человека, имя которого носили и которого любили? Вы даже хотели умереть… И я тогда попыталась вас понять. А теперь речь идет о моей жизни, и я собираюсь ее прожить так, как мне будет угодно. Поклянитесь хранить молчание, Анна-Лаура, или покиньте этот дом!

В маленькой хрупкой Мари Гранмезон было в эту минуту столько величия и благородства, что Лауре стало стыдно. Мари была совершенно права. Молодая женщина почувствовала, что к глазам ее подступили слезы.

— Мари, я бесконечно дорожу вашей дружбой… Простите меня!

— Вы должны дать мне клятву!

— Я клянусь хранить молчание, но и вы должны мне кое-что пообещать.

— Что именно?

— Не торопите события, не покидайте ваш дом и ничего не меняйте в ваших отношениях с Жаном, пока он не осуществит все свои планы. Чего бы от вас ни потребовали и что бы вы сами ни думали на этот счет, я не сомневаюсь, что он любит вас… и только вас, — добавила Лаура и испытала вдруг такую боль, что не смогла с ней справиться. — Если вас не будет рядом, он может растеряться и наделать ошибок. Ему необходимо быть уверенным в вас.

Мари обняла подругу:

— Даю вам слово, Лаура. Я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы хоть в малейшей степени повредить Жану. И простите меня за то, что я заставила вас вспомнить о таких ужасных вещах.

Женщины долго сидели обнявшись и молчали, ища друг в друге утешение от боли и разочарования. Они и не подозревали, насколько их чувства схожи.

Из Шаронны братья Фрей привезли нового друга Шабо прямо в свой роскошный особняк на улице Анжу. Они оставили его ужинать и даже ночевать, потому что бывший монах был к вечеру настолько пьян, что не держался на ногах. С того дня трое мужчин и, разумеется, прекрасная Леопольдина практически не расставались. Они переживали своего рода медовый месяц, и в этом меде Шабо крепко увяз. Прошло несколько дней, и он предложил Конвенту снять печати с офисов банкиров и маклеров, упирая на то, что подобные суровые меры нарушают ход коммерческих операций. А поскольку Джуниус Фрей неплохо поработал со своим новым другом, Шабо добавил даже, что эти меры служат предлогом для фиктивных банкротств.

Шабо добился положительного результата. Печати сняли у всех банкиров, за исключением британских финансистов Бойда и Керра, в парижском сейфе которых хранились четыре миллиона. Подталкиваемый Фреем, Шабо кинулся в Комитет общественного спасения, где и встретился с Люлье, которого только что ввели в состав комитета. Люлье любезно принял его, выслушал, пообещал разобраться с этой «огромной несправедливостью», но ничего не сделал. Возмущенный Шабо нашел его снова, на этот раз в кабинете Люлье в ратуше. Тот многословно извинился, сказав, что у него слишком много дел, и пообещал, что на следующий же день все будет улажено, однако вновь не сдержал своего слова. Шабо вне себя от гнева вернулся к Фреям, и Джуниус утешил его.