Кровавая месса - Жюльетта Бенцони

— Чёрт возьми, — пробормотал Шабо, слушавший очень внимательно, — я ничего об этом не знаю!

— Досадно, — констатировал Бенуа д'Анже, — это очень важно. Полагаю, что Фабр д'Эглантин пытается получить большую сумму денег.

— Чтобы человек Робеспьера пытался получить деньги?! — возмутился Шабо. — Ты бредишь, гражданин! Все знают, что Робеспьер неподкупен!

— Робеспьер — может быть, но не Фабр. Наш друг Базир, присутствующий здесь, хорошо его знает. Он помнит те времена, когда Фабр зарабатывал себе на жизнь, играя в плохоньких театрах и пытаясь рисовать миниатюры, не имея к этому никакого таланта.

— Зато он настоящий поэт! Разве Фабр не стал лауреатом Цветочного турнира в Тулузе и не получил золотой цветок шиповника? Насколько я знаю, это позволило ему добавить к своей фамилии еще и д'Эглантин.

— Я сам из Тулузы, — оборвал Шабо Жюльен, — и должен тебя заверить, что Фабр никогда не выигрывал Цветочного турнира. Впрочем, я признаю за ним некоторые таланты в стихосложении. Например, песенка «Идет дождь, пастушка» ему удалась. Но уже очень давно она ничего ему не приносит и Фабру вечно не хватает денег. Но вернемся к его проекту. Я не понимаю, какую прибыль он может ему принести.

— Это просто! — усмехнулся Бенуа. — Завтра все будет опечатано, и мы окажемся связанными по рукам и ногам. Но через два-три дня Фабр навестит нас всех по очереди и за приличную сумму предложит печати снять. Обойдя всех, он станет обладателем весьма приличного состояния!

— Боюсь, что все мы ему заплатим, чтобы иметь возможность продолжать вести дела, — вмешался Джуниус Фрей, — но мне претит давать взятку этому фигляру! Я бы предпочел заплатить любому, кто его опередит.

— А неплохо было бы подложить такую свинью Фабру, — вздохнул Лагарп, который сам был поэтом и от души презирал своего собрата по перу. — Но это будет нечестно.

— Не согласен с тобой! — Делоне выразительно пожал плечами. — Это всего лишь политика. Например, депутаты английского парламента имеют право зарабатывать деньги, используя то, что им известно. У нас же все отделываются красивыми словами и громкими фразами, а между тем некоторые депутаты под шумок собирают деньги в свой карман. И это в то время, когда совершенно исключительные люди, как, например, наш друг Шабо, живут практически в нищете и не могут соответствовать высокому рангу представителя народа. Что касается меня, я был бы просто счастлив, если бы кто-то сыграл с Фабром такую шутку и увел добычу у него из-под носа. Что ты об этом думаешь, Бац? Ты умеешь распоряжаться деньгами с умом, но почему-то молчишь.

Барон пожал плечами:

— Просто мне нечего сказать. Я вас слушаю, и мне этого достаточно. Вы говорите истинную правду, и я с вами согласен… но не поговорить ли нам о чем-нибудь другом? По-моему, наши прелестные дамы заскучали.

Анна-Мария де Бофор засмеялась и закрыла свой веер с ручкой из слоновой кости, на шелковом экране которого была изображена сцена из сельской жизни.

— Ни в коем случае, мой дорогой друг. И я говорю от имени всех дам. Мы не настолько глупы, чтобы дела нашей прекрасной страны и мужчин, которых мы любим, нас не интересовали. Я уверена, что даже самая юная среди нас согласна со мной. Не так ли, Леопольдина?

— Ты совершенно права, гражданка! Как дочь и сестра банкиров, я всегда интересовалась делами. — Ну, вот видите! — с торжеством воскликнула Анна-Мария де Бофор.

— А ведь в ее возрасте ей следовало бы интересоваться только любовью!

— Разумеется, я думаю и об этом… — Леопольдина смущенно потупилась. — Я всей душой надеюсь встретить того, кого я могла бы полюбить, — человека чувствительного и доброго, который заботился бы о моем счастье, как о своем собственном. Этот человек должен быть столь же щедрым и великодушным, как мои братья, чтобы позволить мне жить такой жизнью, к которой я привыкла…

— Значит, тебе не нравится рай в шалаше?

— Зачем же в шалаше, когда можно иметь поместье или особняк? Это было бы просто глупо. — Юное создание искоса взглянуло на Шабо, сидящего рядом.

— А главное, это было бы просто недостойно тебя! — пылко отозвался бывший монах. — Ты заслуживаешь самых красивых дворцов, гражданка!

— Но я не требую так много… Прежде всего я хочу, чтобы меня любили.

Еще секунда — и Шабо пустился бы в свои обычные разглагольствования. Чтобы не допустить этого, барон подал Мари знак, и она предложила всем прогуляться по саду.

Дневная жара начала спадать, большие липы давали густую тень. Мари вышла первой под руку с Лагарпом, который уже начал дуться, заметив, что всеобщее внимание привлек Шабо.

— Прочтите мне ваши последние стихи, — попросила его Мари. — Все эти разговоры о деньгах навевают на меня скуку. Мне просто необходимо услышать нечто прекрасное!

Старик расцвел, как роза на рассвете. Хотя он оценил и еду, и вино, обед показался ему крайне скучным. Зачем разговаривать о политике, когда рядом такие красивые женщины? Общество Мари вернуло ему хорошее настроение, и он долго читал ей свои стихи. Однако она слушала как-то безучастно, и наконец Лагарпу показалось, что его спутница вовсе не слушает его и думает о чем-то своем. На это он и пожаловался, инстинктивно вернувшись к прежнему вежливому обращению:

— Я вам неинтересен, сударыня, не так ли?

— Как вы могли такое подумать?! Простите меня, но я почему-то вдруг вспомнила о том, что вам пришлось пережить. Правда ли, что вы присутствовали на знаменитом ужине, когда Казотт сделал свои странные предсказания?

Старик нахмурился и некоторое время молчал.

— Я не очень люблю говорить об этом, — сказал он наконец, понизив голос, — но вы правы. Это было в 1788 году на ужине у принца де Бово. Все говорили о Вольтере, энциклопедистах, о войне за независимость в Америке и о том ветре свободы, которую она принесла во Францию. На ужине присутствовали члены академии, многие знатные дамы и господа. Пришел и Жак Казотт, которому его «Влюбленный дьявол» принес неслыханный успех. Все много выпили, и некоторые вслух мечтали о революции, как у американцев. И вот тогда Казотт, молчавший почти все время, сказал, что революция будет, но будет она совсем не такой, как ожидают.

— Казотт предсказал все то, что происходит сейчас, после падения королевской власти?

— Более того! Его предсказания были весьма конкретными. Кондорсе он предсказал, что тот умрет на полу своей камеры, выпив яд, чтобы не попасть в руки палача. А Шамфор, по его словам, с той же целью перережет себе вены двадцатью двумя ударами бритвы. Байи предстояло погибнуть на эшафоте, как и большинству его друзей-политиков. Герцогиня де Грамон рассмеялась, сказав, что это все касается только мужчин, а к женщинам не имеет никакого отношения. И Казотт ответил ей, что она отправится на эшафот в повозке палача с обрезанными волосами и связанными за спиной руками. Герцогиня побледнела, но быстро справилась с собой. «Не представляю себе, какое преступление я могла бы совершить», — сказала она. Казотт ответил, что она будет так же невиновна, как и остальные жертвы. «Надеюсь, вы не откажете мне хотя бы в исповеднике?» — через силу улыбнулась герцогиня. И Казотт заявил: «Последний, кто поднимется на эшафот со своим исповедником, будет король Франции!» Герцогиня с рыданиями выбежала из столовой.