Дирижабль - Кирилл Викторович Рябов

рыбой воняет. Но это ничего. Показать?

Фёдор дал ему тысячу. Забулдыга сцапал ее маленькой, будто обезьяньей, ручкой и включил спринтерскую скорость. Но через десяток метров притормозил и поклонился.

Зайдя в алкомаркет, Фёдор не чувствовал ничего, кроме опустошения, будто внутри взорвали ядерную бомбу. Он взял первую попавшуюся бутылку водки, расплатился и вышел на улицу. Спишь, птичка? Сейчас я тебя разбужу! Будешь довольна! Пить на этой улице ему не хотелось, но и устраивать какие-то особые церемонии он не собирался. А дома было тошно. Он дошагал до набережной Мойки, встал у парапета и открутил пробку. Эта секунда перед первым глотком всегда была самой блаженной. Но сейчас обратилась черной дырой. Фёдор посмотрел на медный купол, выглядывающий из-за крыш.

«Господи, спаси!»

Хотел даже перекреститься, но постеснялся. К тому же в руке была бутылка. Он повернулся спиной к Исаакиевскому собору и стал вливать водку в рот сплошным непрерывным потоком. Только выпив половину, он остановился, понюхал горлышко и сделал еще пару глотков. У водки отсутствовал вкус. И запах. Это была вода. Обычная вода.

30

Фёдор не слышал, но знал, о чем говорят две пожилые женщины, стоящие у входа в зал. Они обсуждали его.

– Ходит сюда, который день. И стоит по три часа.

– Ровно по три?

– Ну не ровно. Я не засекала время. Просто подолгу тут стоит и смотрит. И больше никуда не ходит. Я следила. А потом уходит.

– Может, псих? Ты охрану предупредила?

– Да, я сказала.

– А они?

– Ну они говорят, он же ничего плохого не делает. А если попытается, они пресекут.

– А что плохого можно сделать с чучелом?

– Это, во-первых, не чучело, а мумия.

– Настоящая?

– Ну конечно, настоящая. Это в Эрмитаже твоем сплошь копии. Я в кино видела.

– Враки твое кино.

Они перестали говорить о нем, и Фёдор больше не знал, что они обсуждают. Но он устал. И правда, простоял здесь сегодня почти три часа. Хотелось курить. К счастью, сигареты, в отличие от водки, остались сигаретами. Он прошел мимо смотрительниц, вымучив для них улыбку. Они не смотрели на него. Иначе увидели бы болезненную гримасу.

Зофию он заметил, когда спускался по центральной лестнице. Она прошла мимо, скользнула по нему взглядом, но остановилась и оглянулась.

– К Диме ходили? – спросила она.

– Да, но ждал вас, – ответил Фёдор. – Не мог дозвониться.

– А я вас в черный список внесла. Как сами хотели.

– Простите. Это глупо все. И сложно объяснить.

– Я подумала, у вас от пьянства крыша поехала, извините. Ладно, идемте, к Диме сходим.

Фёдор следом за ней вернулся к мамонтенку.

– Ждал вас тут каждый день.

– Я уезжала. Вчера только вернулась.

Зофия посмотрела на него:

– А вы трезвый. И как будто не пьете.

– Трезвый. И не пью.

– Я рада, правда. Убивали себя. Мне жалко было. Хотела вас к гипнотизеру, помните?

– А сейчас к нему можно попасть? Хочу, чтобы он мне память стер.

– Он только от пьянства лечит. Или шутите?

– Шучу, – сказал Фёдор.

– Я скучала, – сказала Зофия. Кивнула на Диму: – По нему. Как ваша работа? Написали что-нибудь?

– Нет. Ничего не написал.

– Но почему? Вы же не пили! Писать разучились?

– Писать вредно, – хмыкнул Фёдор.

– Да ну вас! Постойте, вам же уже надо сдавать сценарий. С кем вы там теперь работаете? С Антоном? Что он говорит?

– Я его видел последний раз, когда мы на бойню ездили.

– Очень плохо! Я же предупреждала, Панибратов не прощает, когда его кидают. А вы его кинули!

Она стала расхаживать вокруг мамонтенка, чеканя шаг. Остановилась за спиной у Фёдора.

– Надо с ним поговорить. Сказать, что немножко выпали из графика. Нужно еще время.

– Уже не нужно.

– Хватит быть амебой, ну! Я вас стукну сейчас. Пошли.

Зофия повела его под руку.

– Он сейчас в офисе. Заедем. Я попрошу, чтобы он вас принял.

– Мы, кстати, с вами переходили на «ты».

Она не слышала.

– Так и скажите, что выбились из графика. Но все сделаете. Сколько вам еще надо времени?

Фёдор пожал плечами.

– План составьте. Лишь бы он вас принял. И не уперся. Может пойти на принцип, понимаете? К тому же он стал к вам пренебрежительно относиться после бойни. Однажды сказал, что вы соплюшка. Спросил: «Как там наша соплюшка, пишет мне сценарий?».

На улице она вызвала такси.

– Все-таки вы переживаете за меня, – сказал Фёдор.

– За себя больше. Я в кино хочу попасть. Это реальный шанс.

Всю дорогу Зофия с кем-то переписывалась. Отвлеклась лишь раз.

– Он, кстати, подумывает сам стать режиссером. А Карцева сделать консультантом.

– А сыграть не хочет? – спросил Фёдор.

– Хочет. Но в следующем фильме.

Они приехали к офисному зданию. Когда вылезли из салона, Зофия сказала:

– Такую возможность вы просираете прямо сейчас! Могли бы стать штатным сценаристом кинокомпании. Писали бы в год по два-три сценария и жили бы безбедно. Остальное время книжки писали. Где-нибудь на теплом море. Ждите тут. Я узнаю.

Она зашла в здание. Фёдор закурил. Руки уже не дрожали. Он плохо спал. То и дело его будили стоны. Он теперь знал, откуда они доносятся.

Вернулась Зофия.

– В ресторан уехал. Попробуем там его поймать.

– Может, пусть спокойно пообедает?

– Вот я вам помочь хочу, а вы не то что не цените, вы мне мою помощь швыряете в лицо. Что за отношение?

– Простите, – сказал Фёдор.

Пока ехали, она снова с кем-то переписывалась. Фёдор разглядывал в окно сонный, пасмурный город.

– Так! – сказала Зофия. – Он вас примет. У вас будет пять минут. Постарайтесь его убедить, прошу вас!

– Я постараюсь.

Зал ресторана, как и в прошлый раз, был пуст. Только за столиком у входа сидел Антон и пил кофе.

– Шеф в кабинете, – сказал он. – Только что пообедал. Ждет каких-то арабов. В меню сегодня только говядина да баранина.

Он посмотрел на Фёдора:

– Привет, Федя. Как ты? Выглядишь хорошо. Не пьешь, что ли?

Спустя минуту Панибратов сказал почти то же самое:

– Фёдор Андреевич, хорошо выглядите. С пьянством, поди, завязали?

Он пил какой-то коктейль через соломинку. Куски льда глухо стукали о стенки бокала.

– Что у вас? – спросил Панибратов.

– У меня ничего, – сказал Фёдор.

– Да? Это как? В том смысле, что вы нищий? Или то, что баба вас бросила? Или то, что вы меня кинули со сценарием? Или все вместе, а? Это плохо, плохо. И мне плохо. И вам плохо. Вам – хуже. Что мне с вами сделать? Ну, есть предложения? Простить? Кастрировать? В суд подать? Предложите мне