Волк среди волков - Ханс Фаллада

Пагель смотрит на них обоих, потом на деньги и на кипу бумаг на столе. Он молча кланяется и выходит в коридор. Прямо против него - дверь в бюро прописки, немного дальше - к выходу, и сразу же возле наружной двери дежурка. В раскрытую настежь дверь он видит, как проходят по улице люди. Дождь, кажется, перестал, прохладный воздух врывается широкой струей и борется с застоявшимся воздухом коридора.

Пагель прислоняется к стене и закуривает давно желанную сигарету. Первые глубокие затяжки доставляют истинное блаженство. Но он тотчас опять забывает курить.

"Пока что я еще не арестован, - думает он. - Иначе меня не отослали бы так одного к дверям".

Оттуда слышен опять голос Туманши, но уже плаксивый. Его перебивает то и дело голос начальника отделения, - странно, как этот печальный человек умеет орать. "Но он же должен уметь, этого требует его служба... Впрочем, это ничего не доказывает, что они меня выслали за дверь. Все мои деньги лежат у них на столе, они прекрасно знают, что никто так легко не убежит от таких больших денег. Но за что им, собственно, меня арестовывать? И что с Петрой? Что могла Петра продать?"

Он раздумывает. Снова и снова напрашивается мысль, что она, может быть, продала что-нибудь из вещей хозяйки, постельное белье или что-нибудь еще, чтобы купить себе еды. "Но что за чушь! Случись такое, мадам Горшок давно бы выболтала. А другой возможности взять что-нибудь чужое у Петера не было!"

С такими мыслями он подходит к наружной двери, от духоты в коридоре у него разболелась голова, да и голоса из комнаты секретаря его раздражают.

Он стоит на улице. Асфальт блестит как зеркало. "Трудный день для шоферов такси, - думает Пагель, когда машины осторожно, будто ощупью, проходят мимо него. - Нет, не хочу я быть шофером. Но кем же в конце концов хочу я быть? Грош мне цена. Я весь день занимался всякой ерундой, и теперь я тоже не вырву отсюда Петру. Я это чувствую. Но что же могла она натворить?"

Он остановился у края мостовой. В мокром после дождя асфальте отражаются огни, но ни один огонь ему не светит. Кто-то его толкнул конечно, мадам Горшок.

- Боже мой, господин Пагель, хорошо, что вы здесь! Я уж думала, вы удрали. Не делайте вы этого, заберите ваши денежки. С чего вам их оставлять этой шушере? Не понимаю, просто ума не приложу! Тоже мне начальники. За что им только деньги платят. Смотрят так, точно видят тебя насквозь, а тут какой-то сукин сын наплел ему, что вы шулер, подлавливаете мужичков на "три листика". Знаете, это когда бросают три карты на стол и нужно указать загаданную... Какая чушь! Такой благородный молодой человек! Ну, я им так прочистила мозги, что уж будьте покойны! Все только солидные азартные игры, сказала я им, по-благородному, с банком и с господами во фраках, но только есть такие, что загребают все деньги себе, так вы, конечно, не такой, потому я часто все как есть слышала через дверь, как вы это Петеру рассказывали...

- А что же с Петером?

- Да, видите, господин Пагель, что с ней стряслось - этого и я не знаю. Они мне о ней ни звука, с Петрой дело дрянь! А что до моей жалобы и прочего, так вы не беспокойтесь, им пришлось-таки вернуть мне ее назад, и я ее на глазах у желтоглазого тут же и разорвала. И насчет гардины я тоже сказала, что это вы только пошутили, и если вы мне дадите что-нибудь на новую гардину...

- Сперва я должен забрать свои деньги, фрау Туман, - сказал Пагель и вернулся в заднюю комнату.

Секретарь теперь там один. Начальник вышел. Да, интерес упал, умирающий, оказывается, все-таки дал маху. Ничего серьезного нет, пустяк. А время сейчас такое, что не до пустяков. У секретаря пропала охота работать на тонких приемах уголовного следователя, последняя операция Лео Губальке увяла, прежде чем умирающий испустил свой последний вздох.

Секретарь равнодушно проверяет копию чека из антикварного магазина, она, конечно, правильная. Он даже не хочет туда звонить, да и слишком неправдоподобно, чтобы человек на "трех листиках" загреб в полдня тысячу долларов.

- Но в игорные дома вы не ходите, - говорит он скучающим голосом и возвращает Пагелю копию чека. - Азартная игра воспрещена законом.

- Конечно, - говорит вежливо Пагель. - Я больше и не собираюсь играть... Может быть, вы разрешите мне взять фройляйн Ледиг на поруки - я внес бы залог?

- Ее здесь больше нет, - говорит секретарь, и для него она в самом деле больше вообще не существует. - Она уже в полицейской тюрьме на Александерплац.

- Но за что же? - закричал Пагель. - Скажете вы мне, наконец, за что?!

- За то, что она торгует собой, не состоя на учете, - сказал секретарь смертельно усталым голосом. - Вдобавок у нее, по-видимому, венерическая болезнь.

Хорошо, что стул еще не убрали; Пагель ухватился за него так крепко, что стул, кажется ему, сейчас сломается.

- Это невозможно, - выговорил он, наконец, через силу.

- Это так, - объявляет секретарь и хочет вернуться, наконец, к своему писанию. - Другая девица той же профессии узнала ее здесь. Да она и сама подтвердила.

- Она подтвердила?

- Подтвердила...

- Благодарю вас, - сказал Пагель, выпустил стул и пошел к дверям.

- Ваши деньги, ваши бумаги! - кричит нетерпеливо секретарь.

Пагель махнул рукой, потом, одумавшись, снова запихнул все в карманы.

- Вы потеряете деньги, - равнодушно говорит секретарь.

Пагель опять махнул рукой и вышел за дверь.

Только пятью минутами позже, когда уже машинально что-то написал, секретарь спохватился, что дал Пагелю неверный или по меньшей мере вводящий в заблуждение ответ. Петра Ледиг подтвердила только, что она торговала собой с год тому назад и лишь от случая к случаю. Насчет венерической болезни она и вовсе не подтвердила.

Секретарь на минуту задумался. "Может быть, это и неплохо, - рассуждает он. - Может быть, теперь молодой человек на ней не женится. На таких девушках жениться не следует. Ни в коем случае!"

И он снова берется за перо. Окончательно исчерпан для него случай Петры Ледиг, последняя операция обер-вахмистра Лео Губальке.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГРОЗА ПРОШЛА, НО ДУХОТА ОСТАЛАСЬ

1. ПРАКВИЦ УЛАЖИВАЕТ ИНЦИДЕНТ СО ШТУДМАНОМ

В первые минуты вокруг обоих друзей, Праквица и Штудмана, царило смятение; но вскоре и высшие и низшие служащие разошлись, в комнате водворилась тишина.

Администратор лежал в одном из подвальных помещений на старом дырявом шезлонге и спал. Он спал свинцовым сном пьяных, его челюсть отвисла, губы были мокры, лицо опухло, на щеках показалась щетина, точно Штудман давно не брился. Через весь лоб тянулся красный след от ушиба, полученного при падении с лестницы.

Фон Праквиц посмотрел на друга, затем окинул взглядом подвал. Неуютна была эта комната, куда служащие отнесли администратора! Электрический каток для белья занимал ее почти целиком. В углу были нагромождены пустые бельевые корзины, у стены стояли две гладильные доски.

Когда один из кельнеров просунул голову в дверь, - каждый почему-то считал себя вправе заглядывать сюда, бесцеремонно отпускать замечания, даже смеяться, - ротмистр фон Праквиц раздраженно спросил:

- Ведь у господина фон Штудмана должна быть в гостинице своя комната? Отчего его не отнесли туда?

Кельнер пожал плечами и ответил, с любопытством взглянув на спящего:

- Почем я знаю? Ведь не я его сюда приволок!

Фон Праквиц взял себя в руки.

- Пришлите ко мне, пожалуйста, кого-нибудь из дирекции.

Кельнер исчез, фон Праквиц стал ждать.

Однако никто не шел. Долгое время никто не шел. Ротмистр откинулся на спинку кухонного стула, заложил ногу на ногу и зевнул. Он устал, раскис. Сколько пришлось ему сегодня пережить с той минуты, как его поезд, шедший из Остаде, вкатился под своды Силезского вокзала! Пожалуй, слишком много для скромного сельского жителя, отвыкшего от столичной суеты и волнений.

Ротмистр закурил сигарету, может быть, она подбодрит его. Нет, никто не идет. Ведь, наверное, и дирекции гостиницы уже известно, что администратор и помощник главного директора, что-то пробормотав, на глазах у переполнивших холл посетителей грохнулся с лестницы. И все-таки никто из этих господ и не почешется. Ротмистр сердито насупился. Да, несомненно: что-то тут не так. Ведь это не простое падение с лестницы, какое может случиться с самым благовоспитанным человеком, ибо лестница - вещь коварная. Назойливость низшего персонала, безучастие высшего, а также дыхание спящего говорили достаточно: обер-лейтенант фон Штудман был пьян, пьян как стелька. И он пьян до сих пор.

Неужели, размышлял фон Праквиц, Штудман стал пьяницей? Возможно. Все возможно в наше проклятое время. Однако ротмистр тут же отбросил мысль о том, что его друг начал пить. Закоренелый пьяница не свалится с лестницы, нет, это может случиться только с дилетантом, да и не станет дирекция такой шикарной гостиницы держать у себя пьяницу.

Нет, ротмистр фон Праквиц поднялся и начал ходить по гладильне. В истории со Штудманом кроется совсем другое. Произошло что-то совершенно непредвиденное, рано или поздно все дело выяснится, а теперь ломать голову над этим бесполезно. Весь вопрос в том, какие последствия это будет иметь для Штудмана. А из поведения персонала Праквиц заключил, что последствия будут мало приятные. И он дал себе слово, пока друг не будет в состоянии действовать сам, защищать его и, если понадобится, горло за него перегрызть.