Золотое царство - Виктория Князева

Руки Зелинеги были всегда сжаты в кулаки, да так сильно, что кожа на ладонях побелела, а из-под пальцев струилась кровь. Никто не знал, отчего дочь колдуна никогда не показывает рук, и только Еремир догадывался, почему так. Лебединая дева, подарив Зелинеге жизнь, поднесла ей и другой подарок — пять золотых колец с самоцветными камнями. Ни днем ни ночью Зелинега не снимала их, но лишь одно из колец, с малахитом, видели все, четырьмя другими любовалась только сама Зелинега. На левой ее руке огнем горели золотистый янтарь и исси ня-черный сапфир, на правой сияли кровавый рубин и зеленый изумруд. Все камни были гладкие, без граней, и такая таилась в них сила, что никто, кроме Зелинеги, не мог и взглянуть на них, не боясь ослепнуть. Пятое кольцо висело у Зелинеги на груди на тяжелой золотой цепи. По крупному малахиту змейкой разбегался сложный узор, вырезанный чьей-то умелой рукой. Кольцо было велико девушке, поэтому она и носила его на шее. Была и еще одна причина, по которой Зелинега носила кольцо с малахитом у всех на виду, — она не чувствовала его силы и мощи, потому считала его всего лишь красивым украшением, не более. И если бы лебединая дева не велела носить Зелинеге все кольца, девушка никогда бы не надела кольцо с малахитом.

Наконец стрелок перевел дыхание и, не отрывая от царевны восхищенного взора, тихонько проговорил:

— Здравствуй, прекрасная Зелинега!

— Здравствуй, — так же тихо шепнула царевна, и голос у нее оказался свежий и чарующий. — Ты и есть Андрей-стрелок?

— Я, — кивнул изумленный Андрей, — а откуда ты меня знаешь?

— Да уж знаю, — улыбнулась Зелинега. — Устал, поди, с дороги? Пойдем, отведу тебя почивать, а уж после и остальные твои товарищи придут.

— Хорошо, — кивнул стрелок и отправился следом за царевной.

Та вышла из царского дома и повела Андрея но пыльной дороге.

— Куда мы идем? — спросил у нее Андрей, мало-помалу справляясь с удивлением.

— На отдых, — коротко ответила царевна и улыбнулась, — дом отцовский хоть и поболее прочих будет, а все равно изба, стольких богатырей и уложить негде. Придется вас покуда поселить в старой избушке тут недалече, отдохнете чуток, а потом уж и речь держать будем.

— Хорошо, — снова кивнул стрелок.

Идти далеко не пришлось, остров хоть и был велик, но все поселение ютилось лишь на небольшом его клочке, а повсюду, куда ни глянь, тянулись высокие леса, Зелинега привела стрелка к крохотной избушке, примостившейся на высоком пригорке. Стрелок думал, что сразу за холмом находится поле или луг, но, когда они вместе с царевной поднялись к избушке, обнаружилось, что по ту сторону лежал глубокий овраг, на дне которого посверкивало что-то ярко-лиловое.

— Что это? — с изумлением спросил Андрей, показывая вниз.

— Это сонный луг, — ответила Зелинега и вдруг, к вящему удивлению стрелка, пропела:

Это просто сонный луг.Берегись его, мой друг.Землю здесь не пашет плуг,Ни души живой вокруг.Как войдешь в заветный круг,Оборвется сердца стук.

— Что за луг такой? — удивился стрелок.

— Сонный луг, — повторила царевна, — лужайка, полная сочной травы. Да только трава та не простая, как вдохнешь ее запах, так уснешь вечным сном. Сон-трава это, прострел подгорный, слыхал, может? Растет кругом, как грибы-поганки в поле. Войдешь в такой круг — пропадешь навеки. Так что лучше, друг мой, ты туда и носу не кажи.

— Хорошо, не буду, — послушно кивнул Андрей, как зачарованный глядя на сонный луг. А тот цвел, сиял лиловыми переливами, словно манил, звал к себе. С трудом стрелок отвел взгляд и быстро зашел в дом следом за царевной.

— Отдыхай, — улыбнулась Зелинега, ставя на окно неизвестно откуда взявшуюся горящую свечу, — сейчас батюшка с товарищами твоими беседу закончит, они тоже придут сюда. А ты спи пока, тебе надобно сил набраться.

С этими словами царевна поклонилась и вышла вон.

В единственной горнице крохотной избушки была большая печь, две лавки вдоль стен и целый ворох разноцветных циновок и одеял. Андрей быстренько скинул с себя кафтан и сапоги, улегся на лавку, подложив под голову кушак и шапку. Уснул.

Быстро разобрался царь Еремир с остальными молодцами, вопросов много не задавал, довольствуясь тем, что вызнал от стрелка. Пообещав подумать обо всем, он отпустил своих гостей отдыхать с дороги. На этот раз в провожатые царь дал им дюжего витязя именем Звенигор, сильно разочаровав тем самым Витомысла, который очень хотел взглянуть на знаменитую красавицу. Но не пойдешь же обратно к царю с требованием непременно показать прекрасную Зелинегу! Ничего не поделаешь, пришлось Витомыслу довольствоваться котом, который, хватив у царя порядочный ломоть ветчины, спал преспокойно у Витомысла на плече.

— Вы откуда будете? — спросил Звенигор по дороге. — Неужто правда из Золотого царства прибыли?

— Из него самого, — подтвердил Вертодуб, — мы царя Кусмана верноподданные!

— Ну, — хмыкнул витязь, — нешто нужны царю упокоенные?

— Почему упокоенные? — изумился Витомысл.

— Ну а какие же вы еще, коли в наши края попали, — рассмеялся Звенигор, — иным сюда ход закрыт!

— Не, — помотал головой Витомысл, — уж не знаю, как вы, а мы самые что ни на есть живые, это уж как пить дать.

— Да ну! — ахнул Звенигор и даже остановился от удивления. — Неужели вы… те самые и есть?

— Какие те самые? — заинтересовался Вертодуб. — Разве что-то здесь о нас ведомо?

— А как же, еще как ведомо! Ежели вы и в самом деле не здешние, а из живых земель выходцы…

— И что? — чуть не выкрикнул Витомысл. — Что с того?

— Значит, час настал, — вздохнул Звенигор, и глаза его засияли. — Значит, кончилось наше бремя в этих краях.

— Да скажи толком, — разозлился Вертодуб, — что кружишь вокруг да около?

— Видишьли, — начал Звенигор, — жил да был на свете чародей…

Жил на свете чародей, и вроде бы и силой был не обделен, да только все ему не везло. То зелье сварит от брюшной хвори, а на деле окажется сущая отрава — как выпьешь, так с месяц лежишь недвижим. А то и вовсе настрогает ведун палок да веток, костер колдовской запалит, чтобы, значит, богачества себе прибавить. А тут не только богатство не явится, так еще и последние гроши порастеряет, от соседей бегаючи, потому как костер больно уж вонюч, словно бы где кошка издохла. Ну бивали, конечно, горе-чародея, кто батогами, кто вилами, а кто и просто кулаки об него чесал. Думал чародей, думал, что же делать, как бы беду такую избыть, от злосчастия да невзгод избавиться. И догадался наконец отправиться в горы к тамошним ведунам да магам уму-разуму учиться. Вздохнуло тут все село спокойно: наконец-то, мол, от дурака этого косолапого избавились, да только недолго радовались, воротился чародей через пару годков. Никто не знает, у кого да чему именно он учился, а только как вернулся, так у себя в избе заперся, и ни слуху о нем, ни духу не было. Много ли времени прошло, мало ли — про него и забыли. Сидит у себя, и пускай сидит. Главное, чтобы людям не мешал да колдовство свое пакостное не наводил. Вот он и сидел. Год сидел, два сидел, а на третий и вышел к людям. Я, говорит, теперь не просто колдун-чародей, я теперь могучий вещун, все что ни есть на свете ведаю. Посмеялись над ним, конечно, а он и в ус не дует. Подошел к девке одной, за руку тронул да и говорит: ты, дескать, Зорюшка? Замуж, поди, выходишь скоро, за Микитку-пахаря? Это дело хорошее, да и парень он славный, а только ты не ходи нынче вечером с подружками на посиделки — загорится там дом, и ты сгоришь. Ну ясное дело, девка в слезы, жених ее с кулаками на ведуна, а того и след простыл, будто в воздухе растворился. А вечером все, как он сказал, случилось: и дом загорелся, и Зорька бы сгорела, кабы Микита ее туда пустил. Вот после того и зауважали колдуна, всяк с ним совет держал: когда садить да когда боронить, за кого девицу выдавать, почем рожь торговать.

Привольное стало житье у чародея, а ему все мало казалось. Вот и засел он снова у себя в избе, корпел там нал книгами да над свитками, все что-то выискивал да высматривал. И такую, видать, беду увидел неминучую, что весь с лица спал, волосом побелел. А потом всем рассказал: грядет, мол, через года да века кручина тяжкая, горе лютое, печаль неизбывная. Народится в роду княжеском дитя желанное, будет отца-матерь радовать, а как вырастет — над всеми землями царствовать. И такое будет страшное его владычество, что никого и в живых-то не останется, будет по земле ходить только пламя жаркое, да летать будут девы крылатые по небу синему. Думал чародей да гадал, как бы беду-печаль избыть, да и надумал. Отправился он за реки быстрые, за горы высокие, за поля широкие — к озеру заповедному, чистому да глубокому, одним зверям да птицам ведомое. Поймал он там лебедь белую, величавую, махнул над ней рукавом, прошептал слова заветные — и обернулась лебедь девицей, статной да царственной. Девицу ту чародей на службу поставил не девичью — повелел ей отправляться к морю холодному, морю Северному, собирать там великое воинство, коему под силу будет с царем Огнем справиться. Поклонилась ему в пояс девица и отправилась в края далекие, а чародей домой пошел и больше уж ни о чем не печалился. До преклонных лет дожил он, заслужив в своем селении славу великую как знахарь да ведун могучий.