Ангел Рейха - Анита Мейсон

– В женщине она недопустима. У тебя все не как у людей.

– Многие сочли бы недопустимым твое отношение ко мне.

– Ты даже не можешь нормально одеться, когда выходишь за территорию базы! Ты отправляешься в город, одетая как… как механик. Ты позоришь весь наш отряд!

– По-моему, у отряда есть более важные причины для стыда. Например, серьезные недостатки командира.

На несколько секунд наступило молчание. Переводя дыхание, мы пристально смотрели друг на друга поверх пустого деревянного стола.

Потом я сказала:

– Меня направили на базу, чтобы я летала наравне со всеми другими пилотами. Я намерена передать этот вопрос на рассмотрение в министерство.

– И к кому же ты собираешься обратиться в министерстве?

– Я поговорю с генералом Удетом. – Похоже, я могла рассчитывать только на Эрнста.

Последние мои слова произвели поистине драматический эффект. Лицо у Дитера перекосилось. Он прошипел:

– А я все ждал, когда ты вспомнишь о своем любовничке.

– Думай, что говоришь, Дитер.

– Он вышел в тираж, твой генерал Удет. Выброшен на свалку за ненадобностью. Он тебе не поможет.

Я повернулась и направилась к двери.

Дитер вскинул руку в нацистском приветствии.

– Хайль Гитлер! – гаркнул он.

Я вышла и закрыла за собой дверь.

Где мы?

Местность кажется незнакомой. Она производит зловещее впечатление. Я вижу внизу разрушенные фермерские дома и сожженные деревни. Мы пролетаем над небольшим селением, и я вижу мертвые тела, лежащие в ряд на поле.

Генерал наклоняется вперед и кричит что-то мне в ухо. Я не различаю слов, но смысл ясен. Надо поскорее убираться отсюда.

Я догадываюсь, где мы находимся. Мы стараемся забирать на запад, но нас сносит крепкий встречный ветер. Мы слишком сильно отклонились от курса на восток и сейчас находимся ближе к Штеттину, чем к Любеку, к северу от Берлина, а не к северо-западу.

Потом я пролетаю над лесистой возвышенностью – и вот оно. От неожиданности у меня перехватывает дыхание. Передовая часть русских, колонна бронемашин, возглавляемая танками, замаскированными камуфляжными сетками и ветками, быстро движется по широкой и прямой грунтовой дороге.

Я пролетаю прямо над ними: у меня нет выбора. Мое появление оказывается для них такой же неожиданностью, и они реагируют с запозданием. Когда колонна остается у меня позади, начинают трещать пулеметы, и «бюкер» вздрагивает и резко теряет высоту. Я в развороте ухожу вверх как можно круче, с облегчением убедившись, что машина по-прежнему слушается руля. Выровнявшись на высоте триста метров, я оборачиваюсь, чтобы проверить, не поврежден ли хвостовой отсек, и мое внимание привлекает диковинное зрелище внизу.

За грозной передовой колонной движется средневековое войско, рассыпавшееся по полю и словно выросшее из-под земли. Пехотинцы в шинелях с хлопающими полами толкают перед собой тачки, с верхом нагруженные разным барахлом. Другие едут на лошадях или шагают рядом с телегами, влекомыми волами и тоже нагруженными всякой всячиной: матрасами, кухонными плитками, велосипедами, кастрюлями и стульями. Посреди огромной толпы советских солдат трясутся по ухабам несколько машин: трофейные гражданские автомобили и мотоцикл с коляской.

За рулем автомобилей и мотоцикла никто не сидит. Их, как и телеги, тащат волы.

Приливная волна людского моря гонит перед собой смешанное стадо коров, овец, свиней, коз и кур; связки битых цыплят свисают с подпруг у лошадей и с деревянных бортов телег.

Над диковинным войском дрожит желтоватый ореол, яркие солнечные лучи, преломленные свинцовой тучей, пронизывают завесу пыли, поднятой колонной бронетехники.

Промозглым ноябрьским вечером я отправилась навестить Эрнста. Когда я открыла калитку, меня окатило дождем капель, сорвавшихся с кованой арки. Я осторожно прошла по скользкой мощеной дорожке, отблескивающей зеленым в свете моего фонарика, к погруженному во мрак тихому дому. Стоя на крыльце, я слышала лишь стук капель, падающих с карниза, да собственное дыхание.

Я позвонила. Дребезжащий звонок резанул по нервам. Через несколько минут, после долгой возни с замками, дверь открылась, и Альберт, слуга Эрнста, долго всматривался в мое лицо из темной прихожей. Похоже, он узнал меня не сразу, хотя я уже несколько раз наведывалась в неуютный особняк Эрнста.

– Входите, капитан. Извините, не сразу узнал вас в темноте. Генерал в гостиной. – Альберт понизил голос. – Он сильно изменился.

Когда я вошла, Эрнст поднял голову, и я мгновенно отказалась от всякого намерения вовлечь его в наш с Дитером спор. Он действительно очень изменился. Его глаза потемнели, потухли, словно расстрелянные прожекторы.

Он сидел на ковре у камина. Перед ним были разложены игральные карты рубашкой вверх. Под рукой у него стояли бутылка бренди и стакан. Кот дремал у каминной решетки, постукивая кончиком хвоста по картам.

– Ну, привет! – воскликнул Эрнст с жутковатой веселостью. – Выпьешь чего-нибудь?

– Нет, спасибо. Мне нужно только согреться. – Я села в ближайшее к камину кресло и протянула руки к огню.

– Решил вот погадать себе на картах, – сказал он. – Знаешь, моя мать была цыганкой.

Его мать вовсе не была цыганкой. Странно, что он сказал такое. Это было не так опасно, как заявить, что твоя мать еврейка, но все равно довольно рискованно.

– И что говорят карты?

– Я буду богатым, но раздам все свои деньги. Я буду знаменитым, но слава меня погубит. Я буду любим, но всегда недолго и людьми весьма невзыскательными.

– Эрнст… – У меня болезненно сжалось сердце. – У тебя много друзей, и все они очень взыскательные люди.

– Так где же они? Они меня не навещают. Когда ты навещала меня в последний раз?

– Извини. Я же работаю в Регенсбурге. Оттуда трудно добираться.

– Ко мне наведывался Плох, – сказал Эрнст, пальцем передвигая карты на ковре. – Но лучше бы он вообще не приходил.

– Почему?

Эрнст не ответил. Он пристально смотрел в огонь. Я перевела взгляд туда же и замерла от восхищения. Под пляшущими языками пламени сияла чистым, почти белым светом сама душа огня. Ее красота казалась такой неземной и такой опасной, что мне мучительно захотелось дотронуться до нее рукой. Поодаль от нестерпимо яркого и жаркого огненного ядра мерцали осыпающиеся алые пещеры и крохотные холмистые поля пепла. Живет ли в огне кто-нибудь? Саламандра, феникс. Мне бы хотелось, жить в огне.

– В огне можно увидеть все что угодно, – сказал Эрнст. – Все, что пожелаешь.

– Да.

– Что ты видишь?

– Саламандр.

Он улыбнулся:

– Они симпатичные?

– Просто прелестные.

– Вот что значит находиться в ладу с самим собой. Смотришь в огонь и видишь саламандр.

– А что видишь ты?

– Ад.

Увидев, как я напряглась, он рассмеялся и налил себе бренди.

– Извини, – сказал он. – Я не предложил тебе выпить. Нет мне прощения.

– Ты предлагал.

Эрнст поднялся на ноги. Он выглядел изнуренным.

– Чем тебя угостить? Предлагать тебе бренди бесполезно. Кофе? Какао? Кто-то подарил мне банку какао, датского. Я понятия не имею, что с ним делать, но мне сказали, что оно здорово согревает холодными вечерами.

– Спасибо, я выпью какао.

Он вызвал звонком Альберта и распорядился принести какао.

– Никак не могу привыкнуть к слугам в доме, – сказал он. – Они меня в дрожь вгоняют. Всегда тут как тут.

– По-моему, как раз для этого слуг и заводят.

– В каком ужасном мире мы живем. – Он перевернул одну карту, потом другую, а потом собрал все карты в колоду, перетасовал и вновь принялся раскладывать на ковре рубашкой вверх.

– В чем дело, Эрнст?

– Я не могу сказать тебе.

Когда Альберт принес какао, Эрнст зажег сигару и улыбнулся мне странной кривой улыбкой, словно хотел одновременно улыбнуться и заплакать.

– Ты видишь перед собой последнего летающего клоуна, – сказал он. – На «профессора» я не тянул. Я всегда был просто болваном. Но летать я умел, правда ведь?

– Ты и сейчас умеешь, Эрнст.

– Мой самолет сбит. Я конченый человек.

Я не знала, что сказать.

– Тебе нужно отдохнуть, вот и все.

Он яростно помотал головой. Я не понимала, что его мучит. Не понимала причин столь глубокого отчаяния.

– Пути назад нет, – сказал он. – Пути назад нет. Отсюда нет и не может быть пути назад.

Я решила, что он говорит о себе, о своих неприятностях в министерстве, и тупо сказала:

– Это не так. Через несколько месяцев у тебя опять все наладится. – Я не то чтобы верила в это, но нельзя же согласно молчать, когда кто-то в твоем присутствии называет себя конченым человеком.

– О боже, – с горечью сказал он, – ты просто лжешь, как все они.

Я пристыженно умолкла. Прошло несколько минут, прежде чем Эрнст заговорил снова. Огонь в камине вздыхал и постепенно угасал. Кот мурлыкал во сне и легко постукивал хвостом по картам.

Собравшись с силами, Эрнст заговорил.