Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью - Виктор Лихоносов

— Говорят, когда вещь окончена, то писатель испытывает очень печальное, тревожное чувство и пустоту.

— Пустота точно начинается.

— И кажется, что уже ничего не напишешь?

— И кажется, что ничего больше не будет.

— А потом?

— Колодец наполняется живой водой. Я в Москве услышал одну историю. И разволновался! И уже готов взять ведро и пойти за водой. Все у меня неожиданно: сидишь — сидишь, горюешь, и вдруг…

«Комсомолец Кубани», 24 января 1986 года

(в сокращении)

ДОРОГА ПРЕДАНИЙ

— В ваших произведениях «Люблю тебя светло», «Осень в Тамани», «Элегия» немало строк посвящено чувству Родины. С чего это началось, как возникает это чувство?

— Разве это можно объяснить? Что такое чувство матери, которая живет рядом с тобой или от которой ты уехал далеко? В песне «С чего начинается Родина» дается самое примитивное объяснение: она, мол, начинается с тропинки, с букваря, с весенней песни скворца и т. п. Все сводится к детству, это правильно, но слишком мало. Нет даже намека на национальное чувство. Между тем оно — самое крепкое и покоряющее чувство. К своему циклу «Прощание с древностью» я взял эпиграфом слова историка В. О. Ключевского: «А и теперь каждого встречают тоже три дороги, какие останавливали сказочных богатырей по выезде из дома родного батюшки… Первая, средняя, есть дорога предания…» Чудесно: «дорога предания…». Песни, стихи, сказки, разговоры наших дедушек и бабушек в доме внушили нам, что родственные нити тянутся к нам издалека, из глубины российского времени. И это чувство родного усилилось во мне в те годы, когда я прикоснулся к нашей истории. Родина для меня существует во времени, начало которого теряется во тьме. Я каждый день живу с этим чувством, честное слово. Давно — давно совершилась у нас революция, но я никогда не забываю, что Россия — это и Шолохов, и Бунин, и Козловский, и Шаляпин, и мой отец, и какой‑нибудь казак — кубанец, приехавший несколько лет назад умирать в родную станицу. Моя душа одинаково может волноваться от событий XII века и вчерашнего дня. Нет уже на свете ни Дмитрия Донского, ни маршала Буденного. Но в моем воображении они рядом — дети России. Я сейчас пишу роман о Екатеринодаре, о кубанских казаках, изучаю архивы, опрашиваю старожилов. Столько узнал о прошлом, что город Краснодар стал для меня другим. Я раздвинул горизонты времени, земля эта существует не только с тех пор, как я на нее ступил впервые.

— Какова доля автобиографического в ваших произведениях?

— Как мы ни отрекаемся, но в каждом произведении главные герои несут хотя бы некоторые черты автора, его идеи. Главные герои Толстого или Хемингуэя всегда похожи на автора. В лирическом произведении личного писательского чувства еще больше, но нельзя все‑таки до конца отождествлять «я» с автором. В «Элегии», «Осени в Тамани» «я» не обязательно во всем Лихоносов.

— Вы любите путешествия?

— Я путешествовал по так называемым святым местам России. Прочитать о чем‑то — одно, а постоять на Бородинском поле, на холмах Тригорского, у могилы Пушкина, у могилы Суворова в Александро — Невской лавре (в двух метрах от тебя на глубине лежат его кости!) — это, знаете, много. А уж потом я писал. Заранее сюжетов я не выдумываю. Можно выдумать все, говорил Л. Толстой, кроме чувства…

— Кто из современных писателей вам близок?

— Я очень люблю Василия Белова и Валентина Распутина. Мне дорог откровенный В. Астафьев. В. Белов написал «Кануны», В. Распутин «Последний срок». Там слышны истинно народные голоса. Я ценю тех писателей, которые, по примеру классиков, правды не чураются, но никогда не глумятся над русским бытом и русским характером. У них на все хватает совести: и не перехвалить, и не очернить.

— Чего вы ждете от литературы? Какие задачи ставите перед собой?

— Наш читатель еще так великодушен, что пешком пойдет за много верст к тому, кто напишет «Войну и мир» или «Евгения Онегина». И хотя в жестокий XX век трудно ждать «Евгения Онегина», ждать надо что‑то высокое, гармоничное. Писать надо о лучших людях, их еще немало. Усиливается роль писателя в прославлении прекрасных душевных качеств человека: патриотизма, милосердия, памяти об исторических личностях.

— Вы пишете роман о Екатеринодаре. Что повлияло на замысел?

— То, с чего мы начали наш разговор. Чувство Родины. Моя переписка с парижскими друзьями Бунина пробудила во мне интерес к старикам, вернувшимся из эмиграции домой. Я встречал их в Краснодаре, даже дружил с ними. Все они, без исключения, добрые, деликатные и неутомимые в работе люди. Много — много знают. Я у них кое — чему поучился. В предыдущем романе «Когда же мы встретимся?» я изобразил старушку, жившую до 1956 года в Харбине. В романе о Екатеринодаре и станичной жизни до революции я постараюсь так выстроить сюжет, чтобы сказать о чувстве Родины, о потере Родины и о запоздалом возвращении к ее берегам. Если бы кто‑то из русских читателей «Голоса Родины», особенно кубанских казаков, прислал мне странички воспоминаний о нашем городе, о «мелочах жизни», я был бы благодарен им и считал бы, что сама земля, на которой мы родились, объединяет нас в стремлении хранить о ней сокровенную память.

«Голос Родины», 1979 год

О М. Ю. ЛЕРМОНТОВЕ

— Какими сторонами своего творчества М. Ю. Лермонтов близок вам?

— Какими сторонами своего творчества близок мне Лермонтов? Об этом я не думал. Он дорог мне весь. Волшебник, он воистину жил под звездами небесными и внимал их загадочному мерцанию. Казачья Тамань превратилась под его пером в полусказочное место. Дело не в контрабандистах и ночных приключениях Печорина. У него всякое реалистическое произведение волшебно. Как будто сказано все, но вроде бы самое важное скрыто. Это и есть поэзия. Лермонтов — «кудесник богов».

— В чем сказалось его влияние на ваше творчество, на литературу нашего народа?

— Творчество М. Ю. Лермонтова может сказываться только на писателях, завороженных его ранней душевной зрелостью, утонченностью, высоким страданием, а в прозе — простотой слога. Его легко воспримет душа музыкальная, нервная, сосредоточенно одинокая и чем‑то как бы обиженная в своих великих притязаниях к жизни. Большой душе всегда тревожно в мире, который, сколько бы ни сиял над тобой, кажется кратким, мгновенным в твоей доле. Высказывание А. П. Чехова о лермонтовской прозе известно. На закате своих дней И. А. Бунин поставил Лермонтова выше Пушкина. Это было не предпочтение одного другому, а скорее всего сожаление: сколько бы, мол, этот юноша еще мог сделать, и тогда, наверное, он бы вознесся выше Пушкина!