Спящее золото, кн. 1: Сокровища Севера - Елизавета Дворецкая

– Это хорошо… Очень хорошо для нашего дела, Эрнольв ярл, – сказал тем временем Ульвхедин, наблюдая за отцом и его собеседниками. – Это очень хорошо, что ему показали это обручье. В нашем конунге очень полезно будить жадность и зависть. Именно эти два чувства еще в ранней юности делали его крайне отважным.

Эрнольву эти слова показались неприятны: он никогда не смог бы сказать такого о собственном отце, даже если бы это было правдой.

– Так вот что я тебе скажу, Эрнольв, – негромко заговорил Ульвхедин, повернувшись и заглянув в единственный глаз своего собеседника. – Если таким обручьем… или чем-нибудь вроде того Бьяртмара конунга поманит сам Торбранд конунг… То наш старый кабан может забежать очень далеко!

Гости были уже сыты и пьяны, но пиво продолжали разносить; пир утратил всякий порядок, уже никто никого не слушал, на одном конце стола ссорились, на другом целовались, и все делалось с пьяным шумом и воодушевлением.

Весь вечер Вигмар, не скрываясь, наблюдал за йомфру Ингирид. Она обходила его взглядом с тем подчеркнутым безразличием, которое говорит о скрытом пристальном внимании и слегка нечистой совести. Вигмар забавлялся. Удовольствие чуть портили только взгляды фьялльского урода, настороженно наблюдавшего за ним и Ингирид. Впервые заметив, Вигмар сразу подумал, что между этими двумя что-то есть. Светлая Фрейя, да уж не влюблен ли в девчонку этот одноглазый тролль? «Если у фьяллей все мужчины такие, то неудивительно, что бедная девушка толкается под дверями мужских покоев, выискивая хоть кого-нибудь попригляднее! – весело подумал Вигмар. – В таком случае и я сойду!»

Но вскоре йомфру Ингирид наскучило сидеть среди женщин. За ней это водилось и раньше: еще в Пологом Холме девушка предпочитала проводить время не в девичьей, а в гриднице среди хирдманов. «Бабская болтовня», по собственному выражению, ее раздражала, а в рукоделии и хозяйстве она понимала мало.

Ингирид прохаживалась между столами, рассматривая гостей, развлекаясь пьяной болтовней и выходками и постепенно подходя все ближе к тому месту, где сидел Вигмар. Сообразив, что надменными взглядами наглого квитта не проймешь, она решила действовать иначе. Тем более что и ей самой так было гораздо интереснее.

– Да ты, оказывается, великий герой! – с ядовитым восхищением произнесла девушка, когда Вигмар соизволил наконец ее заметить. – Даже какого-то мертвеца одолел. Он, должно быть, отчаянно бился, защищая свои сокровища?

– Ты права как никогда, о Фрейя весла леса опоры шлема![38] – почтительно ответил Вигмар.

На миг Ингирид растерялась, не поняв кеннинга; но тут же лицо прояснилось: она просто выкинула загадку из головы. Она пришла не столько слушать, сколько говорить.

– Ну, еще бы! – В Вигмара метнули новый вызывающий взгляд. – Ты же великий славный воин, и сам Сигурд Убийца Фафнира перед тобой котенок! Наверное, на Квиттинге ты уже победил всех, кого мог, и теперь пришел к нам искать новых побед!

Вигмар покосился на девушку, даже не потрудившись скрыть усмешки. Его забавляла вызывающая заносчивость и желание походить на взрослую умную женщину. Между тем за попытками показать, какое он, квиттинский наглец, ничтожество перед дочерью конунга, просвечивало тщательно скрываемое любопытство. Вигмар достаточно знал женщин, чтобы не ломать голову, гадая, с чего бы она к нему привязалась.

Поэтому он просто взял Ингирид за руку, подтянул к себе и посадил на скамью. Девушка сопротивлялась, но больше для вида: высвободив руку, она надменно выпрямилась, но осталась сидеть на месте.

– Послушай, рябина застежек, если ты пришла сюда просить меня помолчать об утреннем… – доверительно начал Вигмар. Ингирид вскинула руку, ее губы сложились для негодующего «нет», но квитт не сделал остановки, и она промолчала. – То напрасно: я и так не из болтливых.

– Вот как! А я думала, что все квитты – болтуны! – язвительно вставила Ингирид. – Разве нет? Почему же вас так прозвали?[39]

– А если ты пришла просто для того, чтобы меня позлить, – продолжал Вигмар, пропустив выпад мимо ушей, и на этот раз гордая дочь конунга уже не пыталась возразить, – то опять-таки напрасно трудилась. Мне не пятнадцать зим, а на десять больше, и я успел повидать довольно всякого, чтобы не переживать из-за болтовни любопытной девчонки, какого бы высокого рода она ни была.

– Так ты и правда берсерк? – быстро спросила Ингирид, не обидевшись на «болтовню любопытной девчонки». Она уже поняла, что напускной надменностью и колкостями его не пронять, и даже отчасти смирилась с тем, что ее намерения так быстро разгадали.

– Нет, – спокойно ответил Вигмар. – Никакой я не берсерк.

Задорно блестящие глаза Ингирид вдруг напомнили Рагну-Гейду. И сейчас почему-то мысль о ней принесла не боль, а отраду: в чужом доме повеяло чем-то родным, как будто приоткрылся тот кусочек родины, который он принес в своем сердце. В памяти ожил тот осенний пир трехлетней давности, где хозяин рассаживал гостей по жребию, и ему выпало сидеть с шестнадцатилетней Рагной-Гейдой. Вигмар тогда впервые признал, что и у этих Стролингов есть кое-что хорошее. Вернее, кое-кто. Никакой другой пир не показался ему таким приятным и таким коротким. С того все и началось: если он видел Рагну-Гейду, то день становился светлее; если она слышала где-то его голос, то оборачивалась и бросала ему лукавую и загадочную улыбку, словно у них есть общая тайна. А потом…

– Но все же для этого места ты недостаточно знатен! – голосок Ингирид вырвал его из воспоминаний. – Днем здесь сидела я. Какие еще подвиги ты совершил, чтобы занять мое место?

– Какие? Так, безделицу, – Вигмар махнул рукой. Возвращаться от Рагны-Гейды к Ингирид оказалось так неприятно, что захотелось уйти отсюда и попросту лечь спать. Может, приснится…

– Расскажи, расскажи! – потребовал сам Бьяртмар конунг. Вигмар обернулся: конунг раудов, оказывется, уже довольно давно наблюдал за ними, обгладывая гусиную ножку. – Почему же ты ушел из своих родных мест, если там столько золота?

«И этому нужно золото!» – с оттенком печали о глупости человеческого рода подумал Вигмар. Хорошо, что у него был достойный ответ. Равнодушно глядя через полутемную гридницу прямо в близоруко сощуренные глаза Бьяртмара, он произнес, с полузабытым удовольствием чувствуя устремленное на него внимание притихших гостей:

Жарко вжалось в сердцеЖало Браги рати;Впредь кормильцу врановВолком волн не править.Всплеском стали встретятСкальда братья Бранда —Долго мне не видетьДолы квиттов – дома.[40]

Гридница притихла. Виса была очень хороша, а рауды еще не настолько опьянели, чтобы ее не оценить. Да и что Вигмару оставалось, кроме как сочинять висы? Складывая строчки и строфы, он стремился зачаровать, связать свою боль и вывести ее наружу. Это удавалось – не зря драгоценный дар поэзии подарил богам и людям сам всемогущий Отец Колдовства.

– Да он еще и скальд! – протянул Бьяртмар. – С хендингами, правда, плохо, но зато сколько силы!

Конунг старался говорить с преувеличенным восхищением, чтобы превратить похвалу в насмешку, но в последнем не преуспел: виса и в самом деле была довольно хороша. Чтобы над ней смеяться, следовало сначала сказать другую. Получше.

И опять Вигмар вспомнил, что это уже с ним бывало. Уже случалось произносить стихи и с торжеством сознавать, что противникам нечем ответить. И ждать с тревожной и сладкой надеждой, глазами вызывать на поединок ее – Рагну-Гейду. Которой больше нет.

– Если он и дерется так хорошо, как складывает стихи, то он один стоит троих! – одобрительно и даже с притворной завистью сказал конунг Бальдвигу. – Или даже пятерых! – расщедрившись, добавил он.

Бальдвиг наклонил голову в знак согласия. А Вигмар незаметно нашарил под рубахой золотой амулет. «В нем руны победы!» – в самое ухо шепнул ему голос Рагны-Гейды, сладкий и мучительный разом. Но что ему победа над раудскими болтунами? Ему требовалась победа над собственной злой судьбой, а до нее было еще очень далеко.

Рагна-Гейда второй раз в жизни попала на большой тинг Острого мыса и уже жалела, что решилась на эту поездку. После всех событий начала осени ей было бы слишком страшно оставаться дома одной, но и средство от одиночества оказалось не лучшим. Дорога к побережью, потом плавание вдоль всего западного берега с севера на юг не развлекли, а только измучили ее, а обилие народа в Долине Тинга – потрясло и утомило. Привыкшей к относительному безлюдью Квиттингского Севера Рагне-Гейде казалось, что на Остром мысу собрались все квитты, сколько их ни есть, и не верилось, что хоть кто-то на всем полуострове остался дома.

Единственными знакомыми здесь поначалу были Ингстейн хевдинг и его дружина. В первый же их вечер на Остром мысу Ингстейн хевдинг посвятил Кольбьерна в свой замысел: выдать Рагну-Гейду за кого-нибудь из знатных людей Квиттингского Юга или побережий.