Декоратор. Книга вещности. - Тургрим Эгген

— Много? — переспрашиваю я, пытаясь нащупать выключатель. Темнота сгущается на глазах. Сюлте включает свет, и первое, что я вижу, — лестница как из фильма ужасов в готическом интерьере. — Да нет, место уникальное, дом солидный, не меньше четырёхсот метров, да?

— Почти пятьсот, насколько я помню. Без чердака.

— И вид потрясающий, хотя, боюсь, по вечерам солнца перед домом не будет.

— Будет на террасе, жена проверила.

Обогнув лестничную площадку, мы попадаем в анфиладу гостиных. Стены свежепобелены, мебели нет, поэтому комнаты кажутся огромными. Потолки метра четыре. Я начинаю прикидывать, в какую копеечку станет декор полутысячи метров, что Сюлте может себе позволить, что ему может нравиться... Выходит, в этом году мне можно будет ничего больше не делать. Да и в следующем заодно.

— Тут впору добираться из конца в конец на электрокаре для гольфа, — шучу я.

Внизу, за окнами, дурацки маленькими, на мой вкус, зажигается огнями город. И снег повалил.

Застрявшая в мозгу ручка. Только кончик торчит. Кровища.

Я думаю, что обстоятельства для убийства сложились на редкость идеально. Никто не знает, что мы в доме вдвоём. Никто не связывает меня с Сюлте. Его секретарша... да, это загвоздка. Хотя, если он не рассказал, что речь о доме, сами они не додумаются. Туре Мельхейм... но кто знает о его знакомстве с Сюлте и сможет выйти на некоего декоратора? Я ни к чему не прикасался и пальчиков не оставил.

Остаётся ещё вопрос, почему я убью Сюлте? Вряд ли у него при себе десятки миллионов, а его идеальный костюм будет мне маловат. Это обычный мысленный эксперимент, ничего больше. И не надо думать, что я постоянно заморочен на мыслях об убийстве. Просто интересно стало: неужели можно убить человека ручкой? Даже если воткнуть её на всю глубину и дёрнуть вверх? Не знаю, моих знаний по невропатологии не хватает.

Комнаты, все как на подбор представительского размера и очень впечатляющие, мелькают как раскрученная карусель. Эйнар Сюлте говорит о деньгах. Я шагаю впереди него по лестнице на второй этаж и думаю, что, если наверху притормозить, обернуться и толкнуть его, падая вниз, он, как я понимаю, переломит себе хребет.

Ну всё, довольно. Так я никогда не сосредоточусь.

На втором этаже проводка выкорчевана вчистую. Сюлте щёлкает выключателем, но не добывает иного света, кроме сочащегося с лестницы.

— Чёрт, как же я про это не подумал, — досадует он. — Но общее впечатление ты себе составил?

— Дом большой.

— Нас шестеро, пятеро во всяком случае. У нас с Туве двое ребят, одному три, другому пять. Я надеюсь, что мой четырнадцатилетний сын от первого брака тоже будет жить со мной. Ну и старшая моя — она учится в Штатах, но пусть у неё будет здесь комната.

— Останется ещё комнат десять, — говорю я, считая на пальцах. — Просторно.

— Вот и чудно. Люблю простор. Представляешь, я всё детство, пока брат не ушёл в армию, жил с ним в одной комнате? Бедняга, наверняка он мучился ещё больше.

Я и не знал, что Сюлте из совсем простых. Хотя это никакой роли не играет.

А играет роль то, что он мне омерзителен. Поэтому я и забавляюсь мыслью убить его. Чем именно он мне мерзок, точно не скажешь. У меня нет моральных претензий ни к тому, что он дурикам заколачивает свои миллионы, ни к тому, что любит ими козырять. Я не исхожу завистью к его деньгам, хотя по всему понятно, что их у него куры не клюют. По-настоящему завидно только, как безоговорочно он влюблён в себя. И что с того? Возьми себя в руки! Ты не можешь бросаться такими заказами; если Катрине прознает, что я замотал шанс отделать дом Эйнару Сюлте, она выставит меня за дверь без разговоров.

— Ты узнавал, окна можно переделывать? — спрашиваю я.

— Думаю, да. Я понял так, что разрешения от Охраны памятников не нужно.

— Хорошо, а то слишком широкие рамы и избыток переплетений. Надо будет расчистить путь свету. Откуда берётся страсть к таким слепым окошкам?

— А Туве от них без ума. Она говорит, надо только обставить всё в светлых тонах.

— Не так всё просто. Внизу окна нормальные, но здесь — комнаты выглядят как норы. Мы можем спуститься вниз?

Мы отправляемся вниз, я на шаг позади Сюлте. В прихожей есть скамейка, она стоит под антикварным тусклым зеркалом в кичливой необарочной раме, наверняка старинной и дорогостоящей, но безобразной. Надеюсь, это вещь не Сюлте. Мы усаживаемся на скамейку.

— Зеркало досталось Туве по наследству, — поясняет Сюлте. — Она кровь из носу желает повесить его в прихожей, чтобы видеть входящих. Как тебе идея?

Я поворачиваюсь и впиваюсь глазами в зеркало. Поначалу передо мной лицо с запёкшимися кровяными корками в носу. Но что-то новое проступает в нём. Ненависть и презрение. И жажда убийства.

— Зеркало уродливо до неприличия, — отвечаю я. — У вас такого добра много?

Он смеётся, обнажая ровные зубы.

— Спасибо за откровенность. Хотя мне зеркало не кажется уродливым. И нет — у нас не так много антиквариата, который мы непременно хотим забрать с собой. Но одно тебе надо знать.

— Да?

— Даже я понимаю, что обставить дом и отделать бар — не одно и тоже. У Туве есть свои идеи относительно того, как всё должно быть здесь устроено, поэтому вам надо поговорить друг с дружкой как можно быстрее. Она хочет, чтоб дом был светлым и представительным.

— Мне всегда казалось, что представительский стиль — тёмный: тяжёлые ковры, красное дерево...

— Это не по моей части. Я должен убедиться, что ты берёшься за работу, и договориться о цене. А всё остальное — к Туве.

Уши б мои не слышали этого имени.

— Цена — это просто. Пятнадцать процентов от всей стоимости отделки, — сообщаю я.

Я вижу, как щёлкает калькулятор у него в мозгу. Иены, евро и доллары тасуются за серыми амбразурами глаз, покупаясь и продаваясь с бешеной скоростью.

— Мне кажется, это слишком, — отвечает Сюлте на удивление скоро. — Дом очень большой. Обычно попадаются меньше, так?

— Так. Поэтому работы здесь больше обычного. Я думаю, месяцев на шесть.

— Ну вот, я полагаю, ты мог бы сделать мне скидку. Уж не говоря о том, что полгода — это слишком долго. А где мы будем жить пока?

— Это не моя проблема, — отвечаю я и сам слышу, насколько высокомерен. Нехорошо я себя веду.

Но я ненавижу дом. Теперь я это понял. Даже будь у меня полностью развязаны руки, через несколько месяцев в этих стенах депрессия гарантирована. Второй этаж просто тюрьма. В дом въелась скороспелая буржуазность без чувства меры, которую невозможно вытравить, она произросла из конфликта между тощим культурным багажом судовладельца-хозяина и его толстенным кошельком. Речь идёт о неверном понимании того, что такое дом и каково его назначение. Формулируя коротко, дом вызывает отвращение. В ярком дневном свете он, может, понравится мне больше. Но не денутся никуда ни этот самодовольный скупердяй, выбившийся из грязи на биржу, ни его страдающая тяжёлым дурновкусием, молодая, надо думать, хозяйка с её страхолюдными фамильными реликвиями... Нет, пора уносить ноги, и побыстрее.

— Я никогда ничего хуже этого зеркала не видел, — только и удаётся мне сказать в своё оправдание.

Но он меня понимает.

— Тебе не понравился дом? — спрашивает Сюлте, будто бы читая мои мысли.

— Он с изъяном. Я не говорю, что его нельзя исправить...

— Но ты неподходящий кандидат?

— Говоря начистоту, не совсем подходящий.

— По-твоему, я зря его купил?

— С точки зрения инвестиций, это прекрасное вложение. Но согласился бы я здесь жить, другой вопрос.

— Независимо от того, что мне удастся с ним сделать?

— А почему б тебе не сдать его? — предлагаю я. —Ты б заработал на нём кучу.

Разговор начинает раздражать его, вижу я. Наконец-то. Не знаю почему, но мне страсть как хочется врезать ему побольнее. Раз уж я всё равно наговорил лишнего. И я вижу его ахиллесову пяту — жёнушка. Которой подавай «представительную» шикарную виллу. И бессмысленную удушающую роскошь. Это она выбрала дом. Здесь они сумеют-таки стать по-настоящему несчастными.

— Сдать? Ты имеешь в виду под офис? Рекламное бюро, например?

Врезать побольнее.

— Лучше б сдать его под бордель. Этим стенам не хватает куража и смеха.

Он улыбается, скорбно, сказал бы я.

— Я думаю, это предложение я точно не буду передавать Туве.

Ну же, ещё больнее.

— Отчего так? А я слыхал, она сама всегда рада перепихнуться где угодно, с кем угодно и когда угодно, — говорю я.

И ещё не расстреляв всю обойму, я вижу по его лицу, что попал. Взгляд меркнет, безукоризненно подогнанные портным плечи опускаются, руки безвольно лежат на коленях. Он сидит тихо-тихо.

Я открываю было рот для оправданий. Но словами делу не поможешь. Сюлте ранили, причём задолго до меня. А как я умудрился разгадать правду про цветущего, сказочно богатого биржевика и его фантастически юную и фантастически неверную жену? Стены разболтали, скажу я вам; я почувствовал атмосферу в доме через полгода или через год. Может, Сюлте и не отец детям.