Это настигнет каждого - Ханс Хенни Янн

- Гари... Гари... - Матье, окликая друга, пытался прервать его речь; но ничего не достиг.

- Этот Аваддон - такое имя подходит ему больше, чем Лейф, - этот Аваддон в своей незащищенной красоте... в красе его юности светлой, как говорит Клопшток... уже заглянул, не знаю, когда именно, в бездну собственной бренной плоти, что кажется несомненным. Может, он только пубертатные годы прожил в состоянии безграничной покинутости, со всеми пытками и усладами, какие измышлял для него его господин. Может, он любил тигра... и не смел его даже погладить; или - негра, который при сексуальном общении едва его не погубил, он же не издал ни звука жалобы. Или он молился на свое отражение в зеркале, а потом, чтобы освободиться от такого рода зависимости, ударил себя ножом в лоб. Как бы то ни было, он разучился отличать красоту от уродства. Он отдался бы даже вонючему юнге Иеремии. Он способен на любые гнусности... но не на то, чтобы опомниться, вспомнив о собственной красоте... очиститься, связав свое желание нравиться со стремлением к подлинной любви. Он нечеловечески красив... и в этом смысле сравним лишь с ангелами... А внутри испорчен, как какая-нибудь дешевая тварь, как завшивевший юнга.

Гари набрал в легкие побольше воздуху, потому что прежде говорил слишком быстро, и продолжил:

- Но он хороший товарищ... Он, в меру сил, помогает каждому... я уже об этом упоминал... и работает он старательнее всех прочих. Если речь идет об опасном поручении, вызывается первым. Себя не щадит...

- Из истории, рассказанной тобой, я мало-помалу понял: ты этого человека превозносишь, изобретаешь все новые способы, чтобы выгодно осветить разные стороны его натуры... даже темные. Но почему, собственно? Чтобы предостеречь меня? Мне, дескать, не следует с ним встречаться - ты заявил это с самого начала.

- Да,- односложно подтвердил Гари.

- Но твоя речь нацелена на противоположный результат: пробудить во мне любопытство или чувственность.

- Отнюдь, - возразил Гари. - Я пытаюсь показать тебе, что при всем своем добродушии он опасен.

- Ты назвал его Третьим. Это либо твоя нелепая выдумка, завлекающая меня в туманные дебри, либо ты в самом деле поставил на карту что-то серьезное. И в таком случае для тебя это неизбежность, а для меня - мое моральное право: использовать Третьего, чтобы довести наши с тобой абсурдные отношения до еще большего абсурда.

- Но как раз этого я и боюсь, - сказал Гари.

- Должен ли я поверить, что ты ревнуешь?

- Скорее, испытываю предчувствие ревности.

- А моя душа, ты полагаешь, иссохла? - Матье больше не владел собой. - Моя ревность - только мыльный пузырь? У меня что, нет права на такого рода внутренние безумства, химеры? Вы с ним служите на одном судне. В любой момент с вами может случиться то, что случилось между ним и Йенсом. Думаешь, меня это не касается?

- Я сплю в отдельной каюте, - сказал Гари очень спокойно, будто его устами говорила сама разумность. - Уже два года: так распорядился твой отец... Возможно, ради тебя...

- Он умный человек, - сказал Матье, - и заботливый. Он меня даже по-своему любит, хоть и не одобряет моего образа жизни. Но Аваддон может заглянуть в твою дверь по ошибке.

- Я всегда перед тем как лечь спать запираю дверь, - сказал Гари.

- Однажды ты можешь забыть ее запереть, - сказал Матье,- или Аваддон проникнет в каюту в твое отсутствие. Вдруг ты ему нравишься... Он мог бы спрятаться там. Он мог бы даже, как ангельское существо... как Третий... Если он и вправду Третий...

- Не мог бы, - сказал Гари.

- Почему же нет? Что его удержит? Если он готов переспать даже с уродом Иеремией, как ты утверждаешь... Почему именно к тебе должен он испытывать отвращение - он ведь не может не чувствовать определенного родства между вами?.. Вы оба избранники... для высокого или низкого. Подлинный Аваддон тоже знал и небо, и ад... не хуже, чем Бог и дьявол, вместе взятые; а сверх того, знал любовь, неведомую, как кажется, этой паре. Почему бы тогда Аваддону не задрожать над тобой? Почему бы нет? Тот факт, что ты спишь в каюте один, не отменяет всемирного закона...

- Нет, - сказал Гари, - никогда ни один из нас не объяснится в любви другому. Аваддон находит себе иных партнеров... без всяких объяснений и комментариев... молча... Можно сказать, это происходит в Ничто. Между ним и мною такое было бы невозможно... Он знает это не хуже, чем я. Похороненные в земле, мы, может, и встретимся; но не здесь...

- Пусть кто-нибудь другой вникает в твои слова, - сказал Матье с вызовом. - Но между ним и мною, в отличие от твоего случая, могло бы что-то открыться, могло бы прозвучать слово, послание было бы расшифровано и освободило меня от мук и услад моей уединенной - или уединившейся - сексуальности! Что ж, очень хорошо. Это вполне соответствует желанию моего отца. Пятьдесят тысяч крон заплатит он... Может даже больше; в зависимости от результата твоего наущения.

- От такого я тебя предостерегаю, - сказал Гари непреклонно.

- А почему, собственно? Ты уже впутал в наши отношения Агнету. Ты не перестаешь хвалить, даже перехваливать и этого падшего ангела. Лучше всякого сводника. Я не верю, что ты ревнуешь. Не верю и в ангелоподобие этого Лейфа. Даже тому, что ты рассказываешь о его красоте и привлекательности, я не верю. Зато верю, что он не посещает бордели. Это, должно быть, его единственное достоинство, весомое в данном случае, - И еще то, что он всегда чисто моется...

- Ты его не знаешь, - ответил Гари, ничуть не смутившись,- иначе ты бы не говорил о нем в таком тоне. Я не отказываю тебе в праве сблизиться с ним; единственное, чего я боюсь... это невыразимое несоответствие наших желаний и жесткости мироздания. Бывают вещи, за которые приходится расплачиваться собственной жизнью...

- Можно подумать, что мы не выбрали такой путь с самого начала! - насмешливо проронил Матье.

Ему не хватало мужества и терпения, чтобы продолжать этот горький и странный разговор. Всего часа два назад они с Гари обнимались в кабинке для переодевания, опьяненные друг другом; а теперь между ними воздвиглась тень темного и очень непотустороннего ангела.

- Ты думаешь, что как друг должен спасти меня... случив с кем попало. Недавно ты предложил мне Агнету... как если бы она не была твоей возлюбленной... Так сказать, предоставил ее в мое распоряжение. Это мне не понравилось. Тогда ты приискал юношу. Может, он и красив. Не стану спорить. Пожалуй, так красив, что возбудил даже твои чувства... пусть это и проявилось лишь в легкой ревности. И он достаточно податлив, чтобы удовлетворить любую прихоть. Новичок в любви, очень может быть... если отвлечься от пары эпизодов, когда он прыгал по кубрику. А поскольку женщины не привлекают меня, тебе, естественно, вспомнилась известная теория. И вот я спрашиваю себя: а почему бы и нет? Отец мне все уши прожужжал. Он хочет, чтобы я что-то испытал в жизни, приобрел богатый опыт... так или иначе. Он на все согласен... лишь бы я не довольствовался онанизмом. Тебя твои врожденные наклонности тоже постепенно привели к той же мысли, хотя ты многого опасаешься; но сейчас тебе кажется, что ты, как и он, ощущаешь такую необходимость. В конце концов, ты знаешь почти наверняка, что я в любом случае останусь твоим другом. Ты завладел моим пальцем, а значит, как говорят полудьяволы,- и всей рукой. Я боюсь...

Я почти уверен, что мы с тобой в нашей жизни допустили какой-то просчет.

- Нет там никакого просчета; есть трудно решаемая задача, - ответил Гари.

- Тогда давай наконец сядем за рабочий стол и опробуем все методы, помогающие найти правильное решение.

Я все более убеждаюсь в том, что со вчерашней ночи мы занимаемся чистым экспериментированием.

- Случилось много чего, - возразил Гари, - но барьера между тобой и мной пока нет.

- Как ты с вещами, так и они с тобой, - сказал Матье.- Я, во всяком случае, хотел бы приступить к поискам решения немедленно. И меня не собьют с толку ни два, ни три ангела. Им придется молчать... то есть: не существовать... пока они не докажут свое существование сызнова; а как жалкие фальсификаторы, когда-то поразившие нас, детей, они симулировать свое существование больше не смогут. Итак, я хочу познакомиться с этим Лейфом, или Аваддоном. Я должен с ним познакомиться: чтобы еще раз измерить, насколько я тебе предан. Насколько моя любовь относится именно к тебе, к твоей плоти и твоему целостному образу - а не к очередной околдовывающей химере... к какому-нибудь рассвету или увиденному во сне ландшафту. Речь ведь идет о твоих губах... твоих руках... твоей оголенности; а не о неважно-чьих губах, неважно-чьих руках, неважно-чьей оголенности. Твоя необузданность и твои странности - стремление мучать меня, удерживать при себе, обольщать и разочаровывать -неотделимы от моего о тебе представления. Если я и люблю какой-то порок... если тайно привержен ему... то это твой порок: порок, о котором я сам ничего достоверного не знаю; который, может, и существует только в моем воображении.