Свиток желаний - Дмитрий Емец

– А что вышло у вас тогда с Яраатом? Из-за чего возникла ненависть? – спросил он.

Мефодий знал, что вопрос рискованный. Он не ожидал, что Арей ему ответит, и был готов даже к вспышке гнева. Однако Арей ответил:

– История дружбы, история предательства, история смерти. Эти истории часто переплетаются. И ведь когда-то мы с Яраатом были друзьями… Как только я вспомню, что доверял этому мерзавцу, мне хочется взять вот этот кинжал, вырезать свое сердце и растоптать его ногами, – медленно и отчетливо сказал Арей.

Он поднял голову и тяжело уставился на Мефодия.

– А теперь ты хочешь, конечно, знать, как все было? С первой и до последней минуты? Вам, бывшим лопухоидам, всегда важны так называемые подробности. Сути вам мало. Не так ли?

Мефодий молчал. Интуиция подсказывала, что лучше сейчас не подавать голоса. И он не ошибся. Арей продолжал:

– Страж мрака не имеет права любить и привязываться. Единственное, что нам дозволяется, – это испытывать страсти, пускай даже самые чудовищные. Закон этот непреложен. Остальные законы нарушаются в Тартаре довольно легко и без особых последствий. В конце концов, афоризм «Не пойман – не вор!» – наш афоризм. Делай любые мерзости, но без шума и пыли. Но запрет любить и привязываться крайне строг. Я бы сказал, именно на запрете любить и стоит Тартар, это милейшее во всех отношениях заведение.

– Но ведь…

– Не перебивай! Любовь размывает абсолютное зло. Подтачивает основы. Делает стража дряблым и половинчатым. Открывает форточку для добра, которое так и ищет щель, чтобы просочиться. Ведь если ты любишь – действительно любишь, а не просто вожделеешь и пользуешься, – без этого добра не обойтись! Сразу припрутся и самопожертвование, и умиление, и много всякой смежной дряни. В результате из разящего меча мрака ты превращаешься просто в ржавую железку, которая сломается в первой же битве.

Скрюченные пальцы Арея дважды царапнули стол. Голос, однако, остался все тем же: мерным, холодным.

– И еще пара уточнений. Если страж мрака полюбит ведьму с Лысой Горы или женщину-стража (а у нас – ты через год-другой это поймешь! – встречаются чертовски привлекательные особы), это полбеды. На это посмотрят сквозь пальцы. Скорее всего ваша любовь станет заурядной страстью, а после и вообще растворится, как капля крови в море… Важно запомнить другое! Страж мрака не имеет права полюбить смертного, в груди которого существует еще не определившийся эйдос. Прежде он должен забрать этот эйдос и передать мраку. Даже поместить его эйдос в свой дарх он не имеет права, если там примешалось это подленькое чувство. Кто знает, возможно, рано или поздно у него появится искушение освободить эйдос и вернуть его владельцу, а это уже оскорбление для мрака.

– Значит, любить смертных с эйдосами нельзя. Почему? – не понял Мефодий.

– Потому что в неопределившемся эйдосе есть свет. Даже в самом скверном, самом захватанном мелкими, гадкими деяниями эйдосе он живет! Теплится до последнего, как свеча, да поглотит Тартар ее огонь! – отрезал Арей. – И второе, основное: страж мрака не имеет права полюбить стража света. За это наказание бывает самым суровым. Тебя лишают сущности, оставляют только боль и страх… Но тебе этого лучше не знать. Трижды глуп тот, кто спешит избавиться от детских и юношеских иллюзий. Под ними обычно оказывается гниющее мясо. Послушное, трепещущее, такое, как это!.. Сейчас ты поймешь, как это бывает! Эй ты, ступай!

Повинуясь жуткому взгляду Арея, наполовину обглоданная индейка, помогая себе крыльями, царапая столешницу костью уцелевшей ноги, поползла к краю стола, оставляя на полировке жирные подтеки подливки. Это было тяжелое и неприятное зрелище. В последний раз оттолкнувшись, индейка тяжело свалилась вниз.

– Ты видел? Это мясо потеряло все, что могло. У него нет будущего, нет прошлого, нет вечности, оно наполовину обглодано и все равно боится. Вот что такое страх. Его суть, его корни, его законы, – кривясь, сказал Арей и замолчал.

– Так что у вас вышло с Яраатом? – напомнил Мефодий.

Арей посмотрел на пыльное треснувшее стекло, выходившее на затянутые сеткой леса. Заняв новую резиденцию на Дмитровке, 13, мечник мрака так и не потрудился навести в своем кабинете хотя бы подобие порядка. И это несмотря на то, что ему достаточно было для этого лишь щелчка пальцев. Но вот не сложилось как-то.

– История простая. Я полюбил смертную и, нарушив все правила, сохранил ей эйдос. У нас родилась дочь. Тоже с эйдосом, ярким и прекрасным, – у меня, у стража мрака, который до того втягивал чужие эйдосы, как черная дыра! Поверь, любой, кто знает магию, скажет тебе: ребенок у стража мрака – это величайшее чудо. Мы по природе своей пусты и бесплодны. Я прятал мою жену и дочь довольно долго. Прятал от всех, очень изощренно, с большим воображением. Канцелярия мрака ничего не знала. Но затем один из комиссионеров пронюхал и донес, прежде чем я успел размазать его пластилиновые мозги по ближайшей стене. Эти мерзкие комиссионеры везде. Их мириады в этом провинившемся мире. Нас стали преследовать. Положение наше стало крайне сложным. Нас искали, устроили настоящую облаву. А облава мрака – это кое-что да значит! Сам я спрятался бы тысячи раз, хоть на столетие, но спрятать двух смертных – женщину и ребенка – чудовищно трудно! Особенно когда на поиски брошены сонмы духов. И вот настал момент, когда нас загнали в угол…

Рука Арея так впилась в рукоять кинжала, что костяшки пальцев побелели. Улита слушала, почти не дыша, хотя, вероятно, эта история уже была ей известна. Мефодий заметил, что горбун Лигул слинял с портрета и в полной панике сопел где-то за рамой, не имея возможности удрать с холста.

«Похоже, он тоже знает, что было дальше», – подумал Мефодий.

– Мы прятались на чердаке бесхозной лачуги в одном городишке. Была поздняя осень. Ребенок плакал и кашлял. Он был простужен. Накануне мы попали под дождь, когда пробирались болотом. Магию использовать я не мог: нас бы сразу обнаружили. Преследователи были уже повсюду. Пока что духи и комиссионеры, но я знал, что, как только этим удастся что-то разнюхать, здесь появятся и стражи. И тогда я решил, что самым разумным будет отвлечь погоню, увести ее за собой. Один я оторвусь от погони, расправлюсь со всеми, кто встанет на пути, и вернусь. Но бросить их вдвоем я не решился. Нужен был кто-то владеющий магией, кто бы прикрыл их в мое отсутствие. Не позволил бы ни одному комиссионеру сунуть свой мягкий нос в наше убежище. И я вызвал того, кому, как мне казалось, я могу доверять…

– Яраата?

– Да, его, – сквозь сцепленные зубы процедил Арей. – Яраат был вне закона. Вор, похититель артефактов. Его искали и свет, и тьма. Но мне он был симпатичен. Я не раз покрывал его и думал, что могу рассчитывать на ответную услугу.