Марк Аврелий. Золотые сумерки - Михаил Ишков

— Да, она хороша, — кивнула Клавдия. — Все равно… Все равно я не хуже. Знай, Бебий, я полюбила тебя и буду ждать, сколько смогу. Хоть всю жизнь. Марция не для тебя. У нее добрая душа, но она отрезанный ломоть. Она не для тебя.

— Как ты можешь судить!.. — возмутился Бебий.

— Могу, потому что я люблю тебя. Может быть, тебе станет легче вдали, если ты будешь знать, тебя ждут в Риме. Теперь прощай.

— Подожди, — в душе Бебия что‑то обломилось, — Я соберу рабов, мы проводим тебя.

— Меня ждут на улице. Со мной пять человек.

— Ладно, Клавдия. Знала бы ты, как я благодарен тебе за добрые слова. Не за сочувствие, не за глупую поддержку, не за похлопыванию по плечу и совет держать нос повыше, а просто за добрые слова. Если угодно, за искренность. Даже если ты ошибаешься, все равно спасибо. А посему еще один человек в твоей свите не помешает. Тем более храбрый вояка. Подожди, я надену доспехи. В последний раз.

* * *

За день до февральских календ Марк отправился в Паннонскую армию. Перед самым отъездом он отдал приказ изгнать стихоплета и сочинителя похабных мимов Тертулла в Африку, отказал пророку Александру из Абинотеха в постановке его статуи на форуме, запретил императрице поездку в Равенну «на отдых», повелел задушить Ламию Сильвана в темнице. О его смерти в Риме не объявлять.

Часть III

Простые истины

Все истины стары, только заблуждения могут претендовать на оригинальность.

Вил Дюрант

…сама смерть — не добро и не зло: Катону она послужила к чести, Бруту к позору. Любая вещь, пусть в ней нет ничего прекрасного, становится прекрасной вкупе с добродетелью. Мы говорим: спальня светлая, но уже ночью она становится темной; день наполняет ее светом, ночь отнимает. Так и всему, что мы называем «безразличным» и «стоящим посередине»: богатству, могуществу, красоте, почестям, власти, и наоборот — смерти, ссылке, нездоровью, страданиям и всему, чего мы более или менее боимся, дает имя добра или зла злонравие либо добродетель.

Сенека

Глава 1

«Поутру, когда ленишься вставать, пусть под рукой будет, что просыпаюсь на доброе дело».

Утренние сумерки подступили робко, на ощупь. Марк на мгновение оторвал взгляд от бумаги, бездумно проследил за Феодотом, безмолвной тенью поднявшимся с лежанки и вышедшим из шатра, затем с еще большим увлечением продолжил.

«Но как сладостно поваляться в постели! А — а, так ты рожден, чтобы было сладко? А может, ты появился на свет, чтобы трудиться и действовать?

Оглянись кругом. Замечаешь травку, воробушка, муравьев, пауков, пчел? Прохлаждаются ли они? Нет, они делают свое дело, насколько в их силах устраивают мировой порядок. И после этого ты ленишься, нежишься, не бежишь навстречу тому, что согласно с твоей природой?»

Феодот вернулся, прилег. В прозрачных сумерках странно очертились его темные, зрачки. Они как бы светились, в них чувствовалась мысль и откровенное сочувствие.

Марк усмехнулся, торопливо, чтобы не утерять нить рассуждения, продолжил:

«Но ведь и отдыхать нужно!

Верно.

Так ведь природа дала меру и для отдыха, как, впрочем, позаботилась о еде и питье. Рассуди, в питье и еде, в досуге, ты не прочь хватить сверх меры, а в деле — нет, исключительно «в пределах возможного». Выходит, не любишь ты себя, иначе любил бы и свою природу, и волю ее. Кто любит свое ремесло, те сохнут за ним, неумытые, недоедающие. Чеканщик любит чеканить, плясун плясать, сребролюбец — серебро, честолюбец — тщеславие. Все они забудут о еде, о сне, только бы умножить то, к чему устремлены…»

Полотняные стены осветились разом, слева от входа вдруг очертилось пропитанное дробным светом ярко — золотистое, с примесью багрянца, пятно.

Марк оторвал взгляд от пергамента, некоторое время с оцепенелым недоумением разглядывал неожиданный источник света, затем словно очнулся и вновь перевел взгляд на рукопись.

В следующее мгновение за пределами шатра что‑то громко хрустнуло. Донесся вскрик. Что там случилось, о чем, по какому поводу вопль, разобрать трудно. Феодот тут же сел на лежанке. Император жестом указал — поди, узнай. Спальник с неожиданной для пожилого человека ловкостью неслышно выскользнул из палатки. Уже через мгновение ворвался, шумно хлопнул полой, прикрывавшей вход занавеси.

— Дым над горой. Два дыма!

— Два дыма, говоришь? — вскинул голову император. — А не ошибся?

— Нет. Сейчас прибегут, доложат.

— Как же ты разглядел?

— Я прогал между соснами давно приметил. Приказал молодому, тот залез на дерево, подрезал ветви.

Император поднялся, вышел из шатра, глянул в ту сторону, куда указал Феодот. Различил полоску золотившегося Данувия, более ничего. Усмехнулся — ему ли, со слабым зрением, тягаться с остроглазым Феодотом? Грек врать не будет.

Император потянулся, оглядел временный лагерь.

Была весна. Дни стояли знойные, душные. После полудня жара начинала донимать даже привычных к пеклу выходцев из Африки. Палатки легионеров размещались в вековом бору в нескольких сотнях шагов от реки. Может, поэтому не так досаждала духота, злобные слепни, комарье и мухи. Прибрежную рощу всласть продувало ветерком. Сегодня, правда, было тихо. Лес, как обычно, торжествовал на восходе. Сосны пели, радуясь обилию солнечного света. Окрестности переполнял птичий гомон — забытая в Риме редкость. Даже весной в Вечном городе редко услышишь соловья, а здесь, в Паннонии для птах раздолье. Заливаются так, что сердце радуется.

В следующее мгновение у северных ворот вновь послышались чьи‑то нестройные выкрики. Шум покатился к преторию, обрел очертания мчавшегося всадника, его, тоже верхами, сопровождали сингулярии из охраны. За конными бежали легионеры. Гонец подскакал к земляному возвышению, на котором был разбит императорский шатер. Два преторианца, стоявшие возле входа, положили руки на рукояти мечей, однако Марк жестом остановил их. Сдерживая волнение, полной грудью глотнул свежий, прохладный, чуть припахивающий дымком воздух. Напился вволю, затем приказал.

— Говори.

Гонец, к тому моменту соскочивший с коня, успевший вскинуть правую руку и выкрикнуть: «Аве, цезарь!» — торопливо доложил.

— Над Лысой горой два дыма. На том берегу суматоха.

В этот момент к шатру уже успели подойти члены военного совета. Марк жестом пригласил их внутрь. Септимий Север отрицательно качнул головой.

— Господин, стоит ли тратить время на болтовню? Пора на ту сторону.

Марк Аврелий вопросительно, словно ожидая ответа, глянул на каждого из присутствовавших полководцев, легатов, примипиляриев и центурионов, входивших в военный совет армии. Все, как один, закивали, вскинули руки в римском приветствии, нестройным хором гаркнули: «Аве, цезарь!», а центурион Гай Фрукт выкрикнул.

— Веди, достойный!

— Да будет так! — ответил Марк Аврелий и махнул рукой. Затем обратился к Пертинаксу. — Действуй, Публий.

Через несколько часов баржи, подготовленные к наведению наплавных мостов, были соединены бортами. Саперы — фабры работали дружно — никаких лишних выкриков, брани, центурионам почти не приходилось пускать в ход палки.

Скоро первая линия суденышек коснулась противоположного берега, затем вторая, третья. Марк, затаив дыхание, следил с берега, как река на глазах одевалась в мосты. Не теряя ни минуты, саперы сразу начали укладывать дощатые настилы, по которым через реку двинулись передовые вексиляции, составленные из конных и пеших отрядов. Впереди несли штандарты, значки когорт, следом через реку, торжествуя и покачиваясь на ходу, двинулись легионные орлы. К полудню отряды первого эшелона перешли Данувий и закрепились на правом берегу.

Квады, казалось, были ошеломлены быстротой работ, их размахом и величием римского оружия. Передовые заставы германцев, не оказав сопротивления, не выпустив ни единой стрелы, укрылись в лесах, так что к вечеру основная масса войск, включавшая шесть легионов Северной армии, отдельные и вспомогательные отряды, уже были на вражеском берегу. Здесь бóльшая часть легионеров сразу взялась за устройство лагеря, а немногочисленная, сформированная из наиболее опытных воинов группа с проводниками из принятых на римскую службу квадов поспешила к Лысой горе, на вершине которой закрепился Сегестий. Трудно поверить, но к исходу ночи в римский лагерь, уже отгородившийся рвом и обросший бревенчатыми стенами, был доставлен Ариогез, царь квадов, плененный лазутчиками вместе с членами его семьи, а также посол римского народа Бебий Корнелий Лонг старший.

Рискованный план, разработанный в претории Марка Аврелия еще в апреле, был успешно осуществлен. Собравшиеся на военный совет члены претория все, как один утверждали — путь на север открыт. Завтра необходимо выступать. Войско, как предписывалось планом, следовало разбить на две колонны и следовать долиной Моравы, по обеим ее берегам к верховьям Альбиса. Ждать послов от квадов с просьбой о мире не следует. Нельзя терять времени. Тем не менее, Марк не закрыл обсуждение, глянул в сторону Бебия.