Суд королевской скамьи - Юрис Леон

— Ну, все они содержались в третьем бараке как материал для экспериментов. В пятом бараке их облучали, отсылали примерно на месяц, а потом возвращали для операций.

— Не пропустили ли вы еще один этап?

— Не припоминаю.

— Я хочу напомнить вам, что, прежде чем их облучали, подопытным мужчинам из пятого барака вставляли в задний проход деревянный стержень, чтобы вызвать эякуляцию, после чего их сперма анализировалась на предмет выявления жизнеспособности.

— Я ничего не знал об этом.

— Брили ли их перед операцией?

— Да, их готовили, как принято.

— Они протестовали?

— Конечно, удовольствия они не испытывали. Я говорил с ними и объяснял, что операция необходима для спасения их жизни.

— Насколько я помню, вы свидетельствовали, что извлекали пораженные половые железы.

— Да.

— Как вы убеждались, что они в самом деле нежизнеспособны?

— Это было довольно легко определить по большим ожогам после облучения.

— И как вы говорили, у вас были опасения, что в результате облучения может появиться раковая опухоль.

— Да.

— Значит, оперируя, вы как врач были полностью убеждены, что все это делается лишь для здоровья пациентов.

— Да.

— Вы никогда не говорили никому из них, что, мол, если я не вырежу вам, немцы вырежут мне?

— Я категорически отвергаю подобные лживые утверждения.

— То есть вы никогда не говорили ничего подобного?

— Нет, никогда.

— Кстати, вы упоминали, что иногда вам ассистировал доктор Лотаки.

— Может быть, раз десять-двенадцать.

— Не говорил ли он нечто подобное?

— Нет.

— Вы говорили, что предпочитали делать спинномозговое обезболивание.

— В зависимости от условий и предполагавшейся операции.

— И утверждали, что предварительно вводили морфий.

— Да.

— Доставляет ли страдание такая пункция даже после инъекции морфия?

— Нет, если ее проводит опытный хирург.

— Зачем была нужна предварительная инъекция?

— Чтобы успокоить пациента и ввести его в полубессознательное состояние.

— И все это вы делали прямо в операционной?

— Да.

— Даже учитывая, что между глазами пациента и операционным полем был экран из простыни, предполагаю, он мог все видеть по отражению в зеркальном рефлекторе лампы.

— Рефлектор очень искажает изображение.

— То есть вы не видели необходимости вводить пациента в полностью бессознательное состояние?

— В течение одного дня мне приходилось проводить так много самых разных операций, что я старался прибегать к самым быстрым и безопасным методам.

— В каком состоянии были ваши пациенты?

— Они дремали в полубессознательном забытьи.

— Я же предполагаю, что они были в бодрствующем состоянии, потому что никакого морфия вы им не давали.

— А я говорю, что давал им морфий.

— Так. Дальше. Присутствовал ли Восс при операциях?

— Да.

— И объяснял вам, что он делает. Обеспокоило ли вас, что он стерилизует здоровых, полных сил людей?

— Я знал об этом.

— И без сомнения, он проводил эти эксперименты потому, что в то время никто толком не знал, может ли рентгеновское излучение стерилизовать половые железы.

Качнувшись, Кельно схватился за ограждение трибуны для свидетелей, потому что ясно увидел ловушку, расставленную ему Баннистером. Он в отчаянии бросил взгляд на своих адвокатов, но те не поднимали глаз.

— Ну же? — с той же мягкостью в голосе Баннистер потребовал от него ответа.

— Как врач и хирург я знал о некоторых разрушительных эффектах рентгеновского излучения.

— Я бы хотел уточнить, что в полной мере никто не знал об этом. Иными словами, не проводилось никаких работ в этой области.

Любой человек, имеющий отношение к медицине, знает, что радиация опасна.

— В таком случае, если это так хорошо известно, почему же Восс продолжал экспериментировать?

— Спросите у Восса.

— Он мертв, но вы-то, доктор Кельно, тесно сотрудничали с ним в то время. Я предполагаю, что Восс хотел точно установить, какая доза радиации необходима для стерилизации здорового человека, потому что он не знал ее, и никто не знал, а я предполагаю, что Восс объяснял вам свои замыслы и вы о них имели представление. Итак, доктор Кельно, что происходило с изъятыми органами?

— Не знаю.

— Разве их не забирали в лабораторию, чтобы удостовериться, сохранили они жизнеспособность или нет?

— Может быть.

— Я предполагаю, что изъятие желез можно было бы считать вторым этапом эксперимента.

— Нет.

— Но когда эти люди подвергались облучению, эксперимент на этом не заканчивался, не так ли?

— Я оперировал, чтобы спасти их жизнь.

— Будучи уверенным, что им угрожает рак? Кто непосредственно проводил облучение?

— Немец-лаборант по фамилии Креммер.

— Насколько он был опытен?

— Опыта у него явно не хватало, и именно поэтому я и опасался возникновения рака.

— Понимаю. Опыта не хватало. Он был повешен за свои деяния, не так ли?

— Я протестую, — вскочил сэр Роберт.

— Протест принимается.

— Какая судьба постигла капрала Креммера? — продолжал настаивать Баннистер.

— Возражаю, милорд. Мой ученый коллега явно пытается обвинить сэра Адама в том, что он был сознательным сообщником. Он не был нацистом и не по своей воле принимал участие в этой деятельности.

— Смысл моего вопроса, милорд, полностью отвечает сути дела. Я высказываю предположение, что все эти операции представляли собой часть экспериментов, являясь не чем иным, как экспериментальной хирургией. Другие были приговорены к повешению за участие в данных экспериментах, и я хочу доказать, что доктор Кельно мог и отказаться от проведения их, но он старался обеспечить себе освобождение из лагеря.

Гилрой задумался.

— Всем нам в настоящее время известно, что капрал СС Креммер был повешен. Но я прошу присяжных воспринимать данную информацию с предельной осторожностью. Вы можете продолжать, мистер Баннистер.

Сэр Роберт медленно опустился на место, пока Баннистер благодарил судью.

— Итак, перед вами в операционной прошло не менее двух дюжин человек, и вы видели, к каким результатам приводит жесткое облучение.

— Да.

— И вы также сообщили, что капрал Креммер был не очень опытным специалистом, в результате чего вы опасались возникновения раковых опухолей. Это вы говорили?

— Да, говорил.

— А теперь, доктор Кельно, давайте предположим, что облучал не капрал Креммер, а гораздо более опытный рентгенолог. Существовала бы в данном случае опасность поражения яичников и яичек.

— Боюсь, что не понимаю вашего вопроса.

— Ладно, давайте уточним его. Каждое из мужских яичек находится в своем отделении, на расстоянии около дюйма друг от друга. Так?

— Да.

— А женские яичники отстоят друг от друга на расстоянии примерно в пять или семь дюймов.

— Да.

— Я могу предположить, что в том случае, если половые железы подвергаются облучению не очень опытным техником, соседствующее яичко или другой яичник также будут поражены. Вы свидетельствовали, что видели следы больших ожогов и вас это беспокоило.

— Да.

— В таком случае, если вы боялись возникновения раковых опухолей, почему же вы не ампутировали оба яичка? Разве это не было бы в интересах пациента?

— Не знаю. Я хочу сказать, мне давал указания, что делать, доктор Восс.

— Я предполагаю, доктор Кельно, что мысль о ссылке на опасность рака впервые пришла вам в голову, когда вы находились в Брикстонской тюрьме, ожидая выдачи Польше.

— Это неправда.

— Я предполагаю, что состояние здоровья пациентов совершенно не волновало вас; в противном случае вы не оставляли бы пораженное, по вашему мнению, раком второе яичко. Я предполагаю, что вы все это выдумали значительно позже.

— Я этого не делал.

— Тогда почему же вы не устраняли весь пораженный участок?

— Потому что за спиной у меня стоял Восс.

— Не является ли фактом, что Восс несколько раз говорил вам и доктору Лотаки, что, если вы будете проводить для него эти операции, он сможет забрать вас из Ядвиги?

— Конечно, нет.

— Могу предположить, как психологически трудно вам было оперировать человека, страдающего от ожогов после облучения. Что вы можете сказать об этом?

— Да, трудно было бы в Лондоне, но не в Ядвиге.

— Без морфия?

— Говорю вам, я использовал морфий.

Баннистер внезапно сменил тему.

— Когда вы впервые встретились с доктором Тессларом?

Упоминание имени Тесслара потрясло Кельно; у него стали влажными ладони и по коже поползли мурашки. Сменились стенографисты. Было слышно тиканье часов.

— Я думаю, подошло время сделать перерыв, сказал судья.