Любовник ее высочества - Хейвуд Смит

Сердце Филиппа подскочило.

– Что с моей женой?

Юноша не смог взглянуть ему в глаза.

– Она вместе с Великой Мадемуазель была возле бойниц в Бастилии. Ваша жена, сир, очень серьезно ранена.

Воспоминание об образе Анны-Марии в темноте забытья с новой силой всплыло в сознании Филиппа. Теперь скорее зловеще, нежели мучительно. Была ли эта греза предвестником смерти, последним «прости» от души, связанной с ним таинством брака? Неужели он потерял ее?

Только теперь Филипп осознал, как много в нем умрет вместе с ней. Он сжал руку посыльного.

– Насколько серьезно она ранена?

– Очень серьезно, сир. Ее милость перенесли в дом на улице Риволи. Я провожу вас туда. – Он сложил «приказ» и вновь протянул его Филиппу. – Ее высочество велела мне говорить, что ваш командир Жютте ранен и вызывает вас к себе. – Он сунул послание в руку Филиппа. – Я собственными глазами видел Жютте, который, спотыкаясь, брел по городу. В этом я могу поклясться. – Он встал. – Лишь он сам смог бы доказать, что это послание – не от него.

Анна-Мария при смерти! Головная боль отозвалась тупым эхом в груди. Ему никогда не приходило в голову, что что-то может случиться с ней. Это ведь он был солдатом, одним из тех, кто постоянно живет под угрозой смерти, а не она.

Он должен поехать. Врожденная осторожность и годы привычки к армейской дисциплине удерживали его. Внутренняя борьба между чувством долга и порывом броситься к ней грозила окончательно расколоть его и без того ноющую голову. Оторванный от своего полка, он все равно несколько дней прождет здесь своего нового назначения.

Сражение закончилось, в ближайшие часы, а скорее всего и дни, никто не станет его искать. Он потрогал листок бумаги, взвешивая, каковы будут последствия, если выдать эту фальшивку за чистую монету. Пусть даже впоследствии подлинность приказа окажется под вопросом, он всегда сможет все свалить на неразбериху.

Ничто не удерживает его здесь. От него никакого прока, он свободен от всех приказов. А Анна-Мария, может быть, умирает.

Он с трудом встал на ноги. Его еще пошатывало, резко закружилась голова. Но через несколько нетвердых шагов походка стала увереннее.

Выйдя из палатки, он протянул часовому, стоящему снаружи, фальшивую бумагу с распоряжением.

– Охранник! Отнеси этот приказ в штаб и сообщи, куда я отправился. Меня вызывает на подмогу Жютте.

– Слушаюсь, сир. Но вы уверены, что можете передвигаться?

Филипп прищурился в ослепительных лучах солнца.

– Я достаточно здоров, чтобы рискнуть.

Гвардеец указал на ряд лошадей, привязанных неподалеку.

– Ваш конь где-то там.

– Балтус! – Филипп испытал при виде своего верного скакуна облегчение.

Он вскочил в седло. От нового приступа боли, казалось, волосы на голове встали дыбом. Впрочем, на этот раз мучительная вспышка оказалась короче, чем прежняя. Он был признателен судьбе даже за это маленькое улучшение. Сейчас, как никогда, ему нужно быть со свежей головой. Филипп спросил у пажа:

– А у тебя-то есть лошадь?

– Нет, сир.

– Тогда садись сзади меня и показывай дорогу.

Пушки молчали, и только похоронная команда медленно двигалась в этом хаосе разрушения, собирая мертвых и умирающих. Золотые пылинки плясали в лучах солнца над полем, пропитанным зловонием от крови, серы и испражнений. И всюду кишели мухи.

Филипп почувствовал, как паж дрожит, когда они проезжали мимо трупа без головы и ног, и подбодрил его:

– Закрой глаза, сынок, и старайся дышать через рот. – Он и сам попытался отвести взгляд в сторону. Сколько бы раз ни приходилось ему наблюдать последствия сражений, он так и не сумел настолько ожесточиться, чтобы спокойно видеть эти ужасы.

К тому времени, как они пробрались сквозь эти дебри и оказались у стен Парижа, звон в ушах Филиппа заметно ослабел. Теперь его сознание стало яснее, острая головная боль перешла в тупое гудение в висках. Прошло меньше получаса с тех пор, как его разбудили в палатке госпиталя, а он уже беспрепятственно миновал городские ворота и направил Балтуса на Риволи.

То, что поджидало их внутри городских стен, было еще более ужасным, чем то, что они видели по дороге к городу. Знакомая когда-то часть веселого Парижа превратилась в обитель скорби. Вереницы раненых солдат и горожан, еле передвигая ноги, тащились по захламленным улицам. Кого-то несли на носилках, кого-то – на поломанных, обугленных досках или на руках. Повсюду на мостовой, прямо там, где упали, лежали недвижные изуродованные тела. Воздух был наполнен густым дымом и воплями горожан, пытающихся спасти немудреные пожитки из горящих домов и лавок.

Когда копыта Балтуса разъехались, попав в кровь солдата, простертого у сточной канавы, молодые, крепкие руки юноши так сильно сжали Филиппа, что он едва смог выдохнуть:

– Полегче, парень! Если ты сломаешь мне ребра, прежде чем мы туда доберемся, от меня не будет никакого проку.

– Простите, сир. Я просто испугался – я не хотел свалиться и испачкаться в крови.

– Никто не хочет пачкаться в крови, мальчик. – Услышав свои слова, Филипп вдруг понял, что именно это заставили его сделать регентша и ее честолюбивый любовник – испачкаться в крови.

Там, где прежде стояли чистые, красивые здания, теперь были сплошные развалины, не было ни одного дома, не тронутого, хотя бы частично, разрушением. Филипп потуже натянул поводья Балтуса, чтобы не задеть распростертые на раскаленной мостовой тела. Они миновали нишу, где, прислонившись к дверному косяку, сидела перепачканная в саже молодая женщина в цветастом шелке. Укрывшись от слепящего солнца, она невидящими глазами смотрела на недвижное тельце своего мертвого ребенка.

Горло Филиппа сжалось.

Дети. Теперь они уже убивают и детей. Когда же закончится это безумие?

Наконец паж показал пальцем налево:

– Это здесь, ваша милость, прямо на соседней улице.

Очевидно, в счетной палате расположился командный пункт отступившей Фронды. Обоз армии Конде загромождал весь квартал, и повсюду находились раненые солдаты в мундирах Фронды.

Вынужденный спешиться, Филипп вел своего коня через хаотическое скопище людей и подвод. Не обращая внимания на возбужденные и гневные выражения на лицах из-за его гвардейского мундира, он решительно пробирался среди вражеских войск. Наконец он остановился возле крыльца, охраняемого часовыми с вымпелами Фронды на пиках.

Один из них взглянул на форму Филиппа и преградил ему путь своей пикой. Паж шагнул вперед.

– Все в порядке, господа. За ним посылали. – Он вытащил из своего камзола кольцо с печаткой и протянул его часовым. – Это должно обеспечить нам свободный проход.