Занавес молчания - Андрей Быстров

Отогнав нелепую мысль, что здесь просматривают или монтируют познавательный фильм о природе, Илларионов перевел взгляд на следующий монитор.

Он увидел храм. То есть он не мог быть уверен, но многое подсказывало ему, что высящееся вдали на холме здание – храм некоего древнего культа. Сооружение венчала пятиугольная каменная пирамида. Над темным входом восседало надменное чудовище, высеченное из гранита. Оно походило на египетского сфинкса, однако по некоторым деталям становилось понятно, что огромный монстр создан не в Египте. Наиболее существенным отличием от традиционных скульптур страны фараонов было то, что гранитное чудовище УЛЫБАЛОСЬ... Зловеще, плотоядно, угрожающе, но оно улыбалось, а египетский сфинкс улыбаться не мог. «Когда человек узнает, что движет звездами, – говорили древние египтяне, – сфинкс засмеется, и жизнь на Земле иссякнет».

Возле гигантских когтистых лап злобного истукана (вход находился как раз между ними, в груди зверя) замерли фигурки жриц в ярко-красных одеяниях. Их лиц профессор не видел (слишком далеко, хотя четкость заметно выше, чем на экране с муравьями), но позы выдавали униженное раболепие либо придавленность страхом. И все-таки не позы жриц, не ухмылка монстра и не давящая тяжесть храма были самым страшным. Нет, другое – люди, идущие в ужасный храм.

Они вытянулись нескончаемой цепью по отрогу холма. Они шагали в едином медленном ритме, как зомби, низко опустив головы в серых капюшонах. Тот же отупляющий, завораживающий ритм движения – на первом мониторе и здесь, там – муравьи, здесь... люди. Один за другим они подходили к черному зеву входа в груди чудовища, и он глотал, глотал, глотал их. Каким бы громадным ни был храм, он не мог вместить такое количество людей. Куда они ПРОПАДАЛИ там, внутри?!

Потрясенный, Илларионов смотрел на монитор, не отрываясь. Доведись ему увидеть что-то подобное по телевизору или в кино, когда он заведомо знал бы, что перед ним снятый по сценарию постановочный сюжет, то и тогда ему стало бы не по себе. Но он каким-то образом чувствовал: это не постановка, это действительно происходит или происходило когда-то и где-то.

Усилием воли профессор заставил себя переключить внимание на третий экран. Он вздохнул облегченно – здесь как будто мирная сценка. Жизнь обычного российского городка, сонного, захолустного. Середина жаркого лета, пыльная улица. Две толстые растрепанные тетки выходят из магазина, громко переговариваются. Из динамика до Илларионова донеслись обрывки их реплик:

– А она так и говорит, да не могу я, говорит...

– А ты чего?

– А чего я? Ну, я и пошла... Попомнишь ты у меня, думаю...

– А она чего?

Слушая этот не очень осмысленный для него диалог, Илларионов отметил, что большинство операторов сидят за пультами в наушниках, но помимо этого включены и динамики. Зачем такое дублирование, неясно, но можно предположить, что кто-то должен видеть и слышать общую картину.

На четвертом экране была мастерская художника, залитая солнечным светом, и здесь четкость изображения позволяла рассмотреть все детали, до мелочей. Сам художник в сдвинутом набекрень берете напомнил Илларионову Рембрандта. Он работал над пейзажем, любовно, с необыкновенной тщательностью выписывая каждый мазок, улыбка играла на его губах. Годы и годы могли понадобиться на то, чтобы окончить такую работу... Илларионову хотелось сосредоточиться на художнике, проникнуться этим миром и теплом, но его отвлек резкий скрежещущий звук со стороны другого экрана. Невольно профессор взглянул туда... И попятился, прижавшись к стене.

Голая равнина в тревожном, красном закатном свете расстилалась до горизонта. Только одна скала громоздилась на ближнем плане, и в густой тени этой скалы двигалось нечто, заставившее профессора податься назад. В первые мгновения Илларионов разглядел только паукообразное мохнатое тело и многочисленные лапы кошмарной твари, но почти сразу она выбежала из тени. Отблеск заходящего солнца загорелся в восьми рубиновых фасеточных глазах. Покрытые слизью щупальца, окружавшие пульсирующую треугольную пасть, вытягивались и сокращались. Тварь снова издала омерзительный скрежет и приподнялась в агрессивной позе. Она смотрела прямо на профессора!

На миг Илларионов забыл, что это чудовище – сейчас всего лишь изображение, след электронного луча в трубке монитора. Впечатление было таким живым и сильным, точно Илларионов стоял там, на равнине под угасающим солнцем, и слизистые щупальца тянулись к его шее. Совершенная беспомощность буквально раздавила профессора. Что бы ни представлял собой мир этой твари – Землю много миллионов лет назад или вперед, другую планету, иное измерение, – Илларионов был ТАМ, где неоткуда ждать помощи, где не на что надеяться, откуда не вырваться.

Скрежещущий вой повторился. Не в силах больше выносить этого, Илларионов кое-как добрался до тяжелой двери, с трудом открыл ее и, задыхаясь, вылетел в коридор.

3

Он чуть не наткнулся на пожилого человека в белом халате с тонкой синей папкой в руках.

– Андрей Владимирович! – обрадованно воскликнул тот.

Надо ли говорить, что профессор не знал его...

– Рад, что вы уже полностью в работе, – продолжал этот незнакомый человек. – Вы идете в Темную Зону?

Илларионов содрогнулся – так дико, странно, неправдоподобно прозвучали последние слова. Темная Зона. Как название какого-то фильма ужасов или страшного романа Стивена Кинга. «Вы идете в Темную Зону?» Идете ли вы туда, где все тонет в смутной печали, где нет ничего стабильного и устоявшегося, где все зыбко и сквозь обличья близких людей могут проступить черты враждебных призраков... Из Темной Зоны не возвращаются, оттуда нельзя вернуться. А если возвращаются, то не такими, как были... «Вы идете в Темную Зону?» Это сказано запросто, словно «вы идете обедать?», таким же тоном, да еще жест куда-то вдоль коридора.

Профессор взглядом проследил направление.

– Да, – пробормотал он. – Думаю, да.

– Как удачно! Вас не затруднит передать эти бумаги Колосову? – Папка оказалась в руках профессора. – Я бы сам отнес, но вы же знаете нашего болтуна. Меньше чем через полчаса от него не отделаешься, а у меня полно работы.

– Передам, – кивнул Илларионов машинально.

Человек в белом халате поблагодарил и скрылся за дверью мониторного зала.

Приподняв обложку папки, Андрей Владимирович тут же захлопнул ее. Там был только большой, заклеенный и опечатанный конверт, лежащий вверх клапаном. Профессора мало огорчило, что в него нельзя заглянуть. Что изменят еще несколько загадочных документов? А вот Колосов, известный болтун... Это интересно.

Андрей Владимирович направился в ту сторону, куда указывал человек, вручивший ему папку. Коридор здесь не разветвлялся, если не считать коротких тупиковых отрезков для вездесущей охраны. Илларионову казалось, что пол коридора идет немного под уклон, все ниже под землю, но это могло быть иллюзией, следствием пережитого шока.

В конце коридора находился маленький холл сразу с четырьмя безмолвными охранниками. Уже в какой-то степени привыкший воспринимать их как фон, профессор шагнул к единственной двери, обитой мягкой кожей. Дверь отворилась без сопротивления.

Едва ли профессор готовился к немедленной встрече с чем-то, зримо связанным с ужасами, заключенными в словосочетании «Темная Зона». Ни с чем таким он и не встретился. Внешне здесь все было вполне будничным: те же коридоры, двери с номерами или фамилиями. Лишь красноватый свет словно наливался новыми угрюмыми оттенками. Нарочно, что ли, они включают такой свет? От него с ума можно сойти. Хотя причина, вероятно, далека от мрачно-готической; скорее всего, эти красноватые лампы экономно потребляют энергию. Немаловажная вещь, когда приходится рассчитывать на ресурсы собственной электростанции.

У двери с табличкой «И. Г. Колосов» профессор остановился и постучал. В ответ послышалось сухое «войдите». Илларионов открыл дверь.

И. Г. Колосов (если это был он) сидел за столом и что-то быстро писал в толстой тетради.

– Добрый день, – нейтрально поздоровался Илларионов. Он не мог позволить себе и простого «здравствуйте» – а вдруг предполагается, что они с Колосовым на ты? Да и Колосов ли это? Почему бы ему не уступить кому-то временно свой кабинет?

Пока профессор обдумывал следующую реплику, человек за столом пришел ему на помощь. Подняв глаза от тетради на папку в руках Илларионова, он вздохнул:

– Да уж вижу, что вы принесли... Только этого мне сейчас не хватало для полной душевной гармонии. Положите на сейф. Спасибо и, пожалуйста, извините. Я крайне занят.

Разочарованный Илларионов вышел из кабинета. Он так надеялся на словоохотливость Колосова! Что ж, значит, не ко времени, не повезло.