Атеизм и другие работы - Александр Кожев

Человек может противостоять животному как сущее и как действие, а сама эта оппозиция позволяет человеку различать то, что есть, и то, что должно было бы быть, то, что делается, и то, что должно делаться. В антропогенном акте Борьбы за признание Риск сталкивается с животным инстинктом самосохранения: творящий себя человек хочет противоположного тому, чего хочет рискующее погибнуть в нем животное. Животное существует и желает сохранить себя в этом существовании. Но для человека как раз этого делать не должно, и он должен уже не быть, если он не хочет быть тем, чем он является — отрекающимся от риска животным. Человека еще нет, он противопоставляет животному, которое есть, то, чем он должен быть, что он Должен привнести в существование. Короче говоря, человеческая реальность творится антропогенным актом не только как реальность (сознающая себя или «рефлексивная» реальность), но также как положительная ценность или как долженствование. Он должен быть и действовать. Человек не просто рискует своей жизнью, он знает, что он должен это Делать. Он не довольствуется тем, что работает, но также знает, что труд есть его обязанность. Однако нельзя сказать, что он борется или трудится, потому что это — его долг. Напротив, само понятие долга появляется только потому, что он борется и работает. Ведь эта борьба и этот труд создают его как человеческое существо, противостоящее природному бытию. Понятие долга есть лишь проявление этой оппозиции: само бытие человека есть бытие — долженствование, а потому понятие долга можно лишь выделить и обособить в самосознании как аспект «долга» у специфического человеческого существа[4].

Реальная оппозиция между человеком и животным в человеке позволяет ему противопоставлять то, что есть, тому, что должно быть (или должно было бы быть). Одна лишь специфически человеческая реальность, происходящая из антропогенного акта борьбы за признание и появляющегося затем из этой борьбы труда, одновременно есть и должна быть. Безусловно, его животная природа тоже есть; но по мере того, как она противопоставляется его человечности, она не должна быть (не так уж важно, произойдет ли это в действительности или нет).

Слово «долг» берется здесь в самом широком смысле. Оно означает только то, что человек может противостоять (как в своих действиях, так и в ценностных суждениях) тому, что есть — в нем самом, во внешнем мире; равным образом, он может установить, что существующее не вызывает такого противостояния. В первом случае человек как бы утверждает, что данная ему реальность не такова, какой она должна была бы быть; во втором случае — что она такая, какой и должна быть. Он пытается преобразить реальность так, чтобы она стала той, какой она должна быть.

В частности, человек может и должен различать между реальностью и Справедливостью: он говорит о нереальной справедливости и реальной справедливости, равно как об осуществленной справедливости и справедливой реальности. Остается выяснить, какому «долженствованию», т. е. какому аспекту «бытия — долженствования» человека, происходящего из антропогенного желания, соответствует юридическое понятие Справедливости.

Человек создается в антропогенной Борьбе за признание, в которой он рискует своей жизнью ради желания желания. Этот риск отрицает животное в человеке, поскольку он отвергает инстинкт самосохранения любой ценой. Существование риска, тем самым — не только бытие, но и бытие — долженствование: в определенных обстоятельствах человек должен рисковать своей жизнью, чтобы быть поистине человечным, «быть человеком». Причем существование этого риска есть значительно менее «бытие», чем «долг». Ведь он есть чистое отрицание животного бытия, и его «актуализация» как отрицания есть смерть. Так что это — не бытие в собственном смысле слова, но возможность идеального бытия, осуществляемого действенным отрицанием материального бытия. Риск как таковой, будучи возможностью, переходящей в действительность через отрицание сущего, выступает как «долг»; это — долженствование быть человеком, и бытие здесь есть долженствование этого бытия или, если угодно, бытие этого долженствования.

Антропогенный риск, по определению, имеет место в борьбе за признание. Для того чтобы рискнуть собственной жизнью и породить человеческое существование, требуются, как минимум, двое. Рискующий собственной жизнью представляет собой Угрозу для жизни другого, а его собственная жизнь ваходится под угрозой из‑за того, что другой рискует своей. Мы получаем здесь абсолютную взаимность — ситуация строго симметрична. Риск одного провоцируется (не детерминируется) риском другого. Каждый здесь рискует своей жизнью, т. е. добровольно и сознательно — он мог этого и не делать. Свобода, т. е. осознанная воля и действующее сознание, строго говоря, есть сам этот риск, явленный как желание желания, т. е. как желание признания. Именно этот аспект данной ситуации есть последний источник идеи Справедливости.

Один из двух соперников, угрожая жизни другого в Борьбе, задевает его «жизненные» или естественные интересы. Но в каком‑то смысле он делает это с согласия другого (тот молчаливо это признает, принимая вызов). И он сам дает согласие на то, что другой угрожает его жизни. Вот почему можно сказать, что в ущемлении интересов другого тут нет ничего несправедливого — ситуация несправедливости исключается здесь взаимным согласием двух сторон, и это согласие предшествует Борьбе, т. е. применению силы, любому «давлению» одного на другого.

Разумеется, отсутствие Несправедливости само по себе еще не есть Справедливость: нельзя назвать справедливой ситуацию только потому, что она не является несправедливой — она может быть также нейтральной с точки зрения правосудия. Но Справедливости, конечно, нет там, где присутствует Несправедливость. Можно сказать, что исключающее Несправедливость взаимное согласие освобождает поле для Справедливости, каковая может в нем утвердиться (или нет). Юридически очень важно именно это понятие согласия. Ведь если там, где есть согласие, совсем не обязательно присутствует справедливость, то явным образом там отсутствует несправедливость. Из одного факта согласия не вьг вести содержания идеи Справедливости, поскольку согласие может породить юридически нейтральную ситуацию, которая не является ни справедливой, ни несправедливой. Однако согласие есть признак возможности Справедливости, так как согласие (если оно свободное, т. е. сознательное и добровольное) упраздняет несправедливость. Это не означает того, что согласие есть необходимое условие Справедливости — справедливой может быть и ситуация без согласия. Но она не будет несправедливой, если предполагается согласие; скажем, не будет несправедливым некое обращение с тем, кто выказывает на него согласие. Иначе говоря, антропогенный акт может быть справедливым, и творящий себя этим актом человек способен быть справедливым, поддерживать юридически справедливые взаимоотношения с себе подобными.

Но в антропогенном акте Борьбы за признание содержится не просто согласие — оно является взаимным. Юридически это важно, поскольку здесь мы находим первоисточник всего того, что позже станет юридическим договором. Безусловно, Борьба не является «договором» в собственном (или в юридическом) смысле слова. Ибо договор предполагает наличие «третьего лица», арбитра, тогда как в Борьбе есть только «стороны», два противника. В ней нет и «конвенций», поскольку конвенция предполагает идею обмена, в то время как Борьба выражает волю взаимного исключения, а в крайнем случае и уничтожения одного другим. Один желает целиком подчинить другого, все у него отнять, ничего ему не дав взамен. Другой на это никак не согласен, и он сам хочет точно так же обойтись с соперником, ничуть не заботясь о согласии. Поэтому тут нет никакой «конвенции», но есть две независимые воли, два согласия на действие, которое делает невозможным взаимодействие.

Здесь имеется согласие на риск, которое как для нас (т. е. с точки зрения истины), так и для самих участников есть основание любого взаимодействия. Для нас это итог некой «конвенции» или некоего «договора», хотя для участников таковых не было. Вот почему мы можем сказать, что с того момента, как человек творит себя в такой ситуации, он способен устанавливать «конвенции» с себе подобными и придавать взаимодействию с ними форму юридического «договора». Подобно тому как наличие согласия в антропогенной Борьбе делает возможным осуществление Справедливости в человеческом или историческом мире, взаимность этого согласия делает возможным существование договоров в этом мире.