Приказ обсуждению не подлежит - Михаил Нестеров

Часом раньше генерал сделал запрос относительно нахождения российских торговых судов в районе Кипра.

Таковым оказалось судно «Новиков», приписанное к Черноморскому морскому пароходству. Оно находилось в нескольких милях от северо-восточной оконечности Кипра и держало курс на турецкий Искандерон. Капитан «Новикова» уже получил радиограмму следующего содержания:

«НОВИКОВ». КМН. СЛЕДОВАТЬ В ТОЧКУ С КООРДИНАТАМИ 36.00 СЕВ., 35.50 ВОС. ВЗЯТЬ НА БОРТ ГРУППУ РОССИЙСКИХ ГРАЖДАН. НАЧАЛЬНИК ЧМП ГРОМОВ.

Такие же распоряжения получили командиры двух военных катеров Черноморского флота, сопровождавших «Новикова», за подписью начальника штаба флота.

Осталось согласовать этот вопрос по каналам военных разведок двух стран с начальником немецкой военно-морской базы в Турции. Но то случится через два-три часа.

Ленц вызвал офицера на связи и спросил:

— Где сейчас Борович?

— В своем офисе на Пречистенке, товарищ генерал.

— Мою машину к подъезду.

Пилот вел «вертушку» строго на запад, чтобы над международными водами резко изменить курс и взять направление на турецкий берег. А он уже близко. Справа осталась Латакия, которую от Турции отделяли всего десять миль.

Слабого света в салоне хватило Марте, чтобы разглядеть каждого, кто поднялся на борт. Она сняла шлем, и ее волнистые волосы упали на плечи. Она походила на главкома на обходе. Касаясь каждого, она заглядывала в глаза:

— Как ты, ничего?

Кивок одного пленного. Второй так же молча поднял большой палец.

Шлепок по плечу Стофферса:

— Привет, обжора!

— Хайль!

Легкое прикосновение к руке Сергея Марковцева.

Но он опередил ее:

— Мне жаль, что так получилось с Максом. Обидно, что в самом конце.

Марта покачала головой:

— Да, не могу поверить… Уверена, довезем его до базы. Как там Макс? — крикнула она.

— Дышит, — ответил Клеймер, склонившийся над товарищем.

Марта снова подняла глаза на Сергея Марковцева.

Лицо у него вспухшее, словно он наносил грим металлической щеткой, а втирал его с помощью молотка. Пожалела: «Досталось ему…»

— Как ты, ничего?

— Нормально…

«Он похож на меня — только он выше, красивее и моложе».

Что еще сказал Артемов, шутливо описывая внешность Сергея? То, что он всегда ходит в черных очках?

Но не потому, что женщины, по словам русского полковника, падали от его взгляда, а потому, что глаза его были холодными, даже безжизненными. Они и не могли быть другими. Только такие глаза могли принадлежать по-настоящему сильному человеку. На его лице нет ничего, что отражало бы состояние его души. Но она знала, что за этой маской кроется приветливая улыбка. Об этом Марта уже думала.

Снова искривленное зеркало. Снова оно играет, но уже с другим человеком. Оно приспосабливает глаза Марты к реальному образу Сергея, и воображение, которое играло с нею раньше, рассыпается, распадается на многие осколки, рушится в стеклянную пыль.

«Он выше, красивее и моложе…»

Словно проверяя себя, Марта тронула Иваненко за руку:

— Сергей?..

Хирург, смущенный пристальным вниманием немки, кивнул:

— Да.

Она обняла его и поцеловала… Тихо, чтобы никто не слышал, прошептала на ухо:

— Спасибо тебе… Я никогда не забуду…

И отошла от него.

Марк, сидящий рядом с Иваненко, тихо заметил:

— Кажется, ты ей понравился…

Стофферс открыл было рот, но Марковцев остановил его жестом:

— Это ее выбор. Не надо ничего менять.

И Марк и Стофферс в одно мгновение поняли, что означает этот недвусмысленный жест Марты. Казалось, она действительно выбирала, поздравляя, и остановилась на последнем бойце. А может, именно потому, что Сергей Иваненко сидел последним в ряду диверсионной группы.

— Он ноги мертвым взрывал, — сквозь зубы процедил немец. А перед глазами снующий от камеры к камере Хирург, приводящий смертные приговоры в исполнение.

Человек, который освободил остальных диверсантов от самой грязной работы. Но опять же — не из сострадания, сочувствия в нем не больше, чем в стакане с ядом. — У вас, русских, всегда так, — шипел Стофферс, косясь то на Иваненко, то на Марту. Шипел тихо, чтобы не услышала. — Одним все, другим — ничего. Меры не знаете.

Особенно ты. Ты готов ничего не замечать вокруг. А если что и замечаешь, тут же забываешь, да? В следующий раз, когда меня спросят, откуда я знаю русский, скажу, что знал одну сволочь из ГРУ, которая посадила меня в тюрьму.

— Ты ничего не забыл?

— В смысле?

— Я просил тебя напомнить, что финал не бывает случайным.

— Так мы еще не долетели до базы! — выкрутился Стофферс.

Москва, 20 апреля 2004 года, вторник, 01.45

Ленц ни разу не удостаивал контору Боровича своим визитом не то что ночью, но и в светлое время суток.

Вживую его не видел ни один сотрудник этого управления. Однако охранник, находящийся за стойкой, напоминающей барную, узнал начальника военной разведки — больше по наитию, нежели по редким фото, публикуемым в прессе и появляющимся на специальных интернет-сайтах. В частности, фотокамера запечатлела начальника ГРУ во время встречи с американским коллегой накануне 85-летнего юбилея Главного разведывательного управления.

Спрут был в военной форме. Он шел быстрым шагом, и полы его шинели разлетались, как крылья «летучей мыши», символа военной разведки. Глаза не мигая смотрели из-под козырька фуражки.

— Здравия желаю, товарищ г-генерал армии! — чуть заикаясь, приветствовал начальника ГРУ дежурный офицер управления, одетый в гражданское. И все. Казалось, его словарный запас заканчивался на этом. И он буквально ляпнул, не находя лучшего продолжения:

— Вы к генерал-майору Боровичу?

— Точно не к тебе, — резко ответил Спрут. — Можешь поверить на слово.

Офицер из группы физической защиты начальника военной разведки толкнул турникет и прошел в офис первым, двое других, пропустив шефа впереди себя и мельком показав дежурному удостоверения, замыкали шествие.

От Директора, как от Снежной Королевы, повеяло холодом, когда он стремительно прошагал по темноватому холлу в кабинет начальника управления.

— Здравия…

— Здравствуй, — оборвал Боровича Ленц. Он резко выдвинул стул, сел на него, фуражку положил на стол справа от себя. Глянул на хозяина кабинета.

Борович съежился под отяжелевшим строгим костюмом, старался проглотить тугой ком, подступивший к горлу, чему мешал, наверное, итальянский галстук в легкомысленных фиалковых тонах.

— Сядь, — велел Спрут Боровичу. Он снял часы с золотистым браслетом и как-то по-домашнему ойкнул, зацепив волосок на руке. Демонстративно положив часы перед собой, генерал приступил к делу. — У тебя будет двадцать четыре секунды — отсчет начнется, как только я закончу. За это время ты должен будешь успеть: первое — снять трубку телефона, второе — набрать номер, третье — отдать распоряжение, чтобы девочку, Каролину Зельман, и ее отца Карла доставили в безопасное место или, по крайней мере, оставили на месте — без надзора. Четвертое: ты предупредишь своих людей, чтобы с головы заложников не упал ни один волос. Теперь примечания, — в стиле радиограммы продолжил генерал. — Боевики «Ариадны» (в это название Спрут вложил ему одному известный смысл) освободили пленных спецназовцев и близки к тому, чтобы доставить их на немецкую военную базу в Турции. По крайней мере там они будут в безопасности. — Ленц продолжил без паузы:

— Ну что. — говнюк, доигрался?

Борович на автомате проглотил оскорбление. Он сделал попытку защищаться, а глаза шарили по стильному перламутровому телефонному аппарату. Он должен, обязан позвонить — только он наберет другой номер. Рискнет головой, но сделает это. Этак по-геройски, по-американски: я сделал это, он сделал это, мы сделали это. Этак патриотично, с детства не зная других слов.

Сходил в туалет, вышел с натруженными красными глазами и, глотая слезы, к родителям: «Я сделал это!» Слез с залитой слезами девчонки и вместе с ней, хором: «Мы сделали это! Вместе». И Борович сделает это.

Спрут легко разобрался в его «глазной» суете. Без намека на иронию генерал сказал:

— Попробуй.

Что для Боровича означало «рискни». Головой.

Перед глазами даже не огромный кабинет, а его пустошь, в которой шелестят крыльями тараканы. Прусаки.

За столом сидит «товарищ нарком» — миротворец и авантюрист. Он повторяет слова генерала Ленца: «Ну что, говнюк?» И не добавляет: «Доигрался?» Потому что сам доигрался. В приватизацию.

Хозяин кабинета остался в прежней стойке.

— «Ариадна» не могла освободить заложников.

Все. Он открыл карты. Хотя мог недолго, но упорно гнуть одну линию: "Не знаю, о чем вы говорите, товарищ генерал армии, о каких заложниках, о какой «Ариадне».

Потянул бы время, которое пригодилось бы для анализа, для подготовки какой-никакой контратаки. Просто собрался бы с мыслями.