Карл Великий. Небесный град Карла Великого - Анна Ветлугина

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Мы вернулись в Ахен. С нами прибыли римские и византийские зодчие. Карл хотел завершить строительство собора как можно скорее. Руководил работами по-прежнему архитектор Одой из Мена, уже построивший главную часть собора — Палатинскую капеллу. В её стенах я когда-то подслушал разговор моего дяди с баронессой Иммой.

Построенный из цельных мраморных плит восьмиугольник капеллы, увенчанный куполом, по словам зодчих, напоминал имперский стиль Византии, моего отечества, где мне не довелось побывать. Но Карл не собирался подражать грекам. В знак единства христианского мира к капелле пристраивали так называемый Западный зал. Его вытянутые сводчатые пространства проросли явно из римской архитектуры.

Каждая деталь имела значение в этом соборе — будущем короле соборов Европы. Восемь граней капеллы говорили о совершенстве и гармонии. Сам восьмиугольник вписали в окружность, длина которой равнялась строго 144 футам. Это число символизировало Иерусалим. Капеллу окружала шестнадцатигранная крытая аркада. Шестнадцатигранник — не что иное, как удвоенный восьмиугольник. Именно такая пропорция являлась символом Божьего Царства.

Я полюбил смотреть на строительство. По вечерам, когда уходили рабочие, в западном зале стояла особенная томительная гулкость, напоминавшая мне о духовной пустоте, поселившейся на Западе во время Великого переселения народов. Уже скоро эта гулкая пустота наполнится смыслом богослужений.

Зодчие работали не покладая рук. Среди них постоянно крутился Эйнхард, успевший поднатореть и в архитектуре. Его умение мгновенно становиться всюду нужным уже не раздражало, а только удивляло меня. Я уже не соперничал с ним. Это не имело надежды на успех, к тому же в последнее время я начал ценить его неизменную доброжелательность. Не так давно он женился. Жену его звали Иммой — вот уж насмешка судьбы! Правда, ничем, кроме имени, на мою баронессу она не походила. Женившись, Эйнхард разговаривал со мной ещё охотнее, чем раньше. Видимо, супруга оказалась несостоятельной для бесед.

   — Афонсо, — сказал он мне как-то, — знаешь ли ты о легендарном халифе Гаруне-аль-Рашиде?

   — Я слышал какие-то сказки о нём. Разве он существует?

   — Не только существует, любезный Афонсо, но ещё и является большим другом нашего Карла.

   — Друг? Мусульманский правитель? Не преувеличиваешь ли ты, Эйнхард?

   — Нисколько. Они взаимно потрясены величием и благородством друг друга. Но я подозреваю, что здесь имеет место общая выгода. Наш император слишком умён и дальновиден, чтобы предаваться пустым восторгам.

Я начал вслух размышлять:

   — Присоединить Иерусалим к империи Запада стало бы величайшей из побед Карла. Но разве это выгодно халифу?

Эйнхард остановил меня:

   — Нет, друг мой, о присоединении Иерусалима речь вовсе не идёт. Халифу очень по душе наша Испанская марка, ослабляющая враждебных ему западных мусульман. Он рад править единственной в мире мусульманской империей. А за это готов помочь в подобном же деле нашему Карлу. Византию ведь так просто не завоюешь.

Я возмутился:

   — Карл никогда не объявит просто так войну христианской державе.

   — А Лангобардия? — напомнил Эйнхард.

   — Он защищал папу!

   — А баски?

   — Там всё случилось из-за самовольства Роланда. И вообще, — я не заметил, что почти кричу, — что за ересь ты несёшь?

   — Хорошо-хорошо, — сразу сдался коротышка, — тогда скажи, как ты считаешь, почему Карл был так недоволен своим императорским титулом?

   — Разумеется, из скромности, — с раздражением ответил я, — к тому же он опасается, что две империи станут причиной розни между христианами.

   — Поэтому он и объединит их, — улыбаясь, сказал Эйнхард. Я вздохнул:

   — Никогда этого не будет...

   — Любезный Афонсо, никак в тебе взыграла твоя греческая кровь? Но давай не спорить больше. Посмотрим, какие события грядут...

А события начались интересные. В Ахен прибыло посольство с Востока. Оно везло Карлу богатые подарки от Гаруна-аль-Рашида, и главным подарком был живой слон по имени Абу-аль-Аббас.

Когда-то Карлу показали слоновий бивень, и Его Величество возмечтал поехать в Индию, взглянуть на диковинного зверя. Только времени никак не находилось. И вот этот чудо-зверь топчет гигантскими ногами-колоннами лужайку перед замком. Слон явно мёрз, и император велел построить для него огромный тёплый сарай.

Эйнхард, увидев диковинное животное, тут же прибежал ко мне:

— Что я говорил, дорогой Афонсо! Калиф не пожалел для нашего императора своего единственного слона! Да-да, единственного! Я узнавал у еврея-толмача, который сопровождает послов Гаруна. А самое главное — Карл отправил-таки посольство к Ирине с брачным предложением, и мне известно, что ответ весьма благожелателен! С помощью Гаруна он сделал покладистой эту властолюбивую греческую гордячку, уж прости меня, Афонсо!

Эйнхард радовался своей проницательности словно ребёнок. Я же очень расстроился. Хотя пора бы уже привыкнуть, что Карл — живой человек и не обещал соответствовать моим представлениям о нём...

В последнее время император страдал от бессонницы и, как много лет назад, звал меня читать вслух. Покидал я его покои далеко за полночь. Ёжась, добегал до флигеля замка, где располагалась моя комната. Зима нынче в Ахене стояла небывало суровая. Однажды, едва отпустив, он снова послал за мной. Чтение продолжилось до утра.

Должно быть, недосыпание ввергло меня в мрачное состояние духа. К утру я почти ненавидел Карла, казавшегося мне лицемером и обманщиком. Видно, он прочитал это на моём лице, потому как прервал меня вопросом:

   — Тебя что-то гнетёт, Афонсо? Поведай нам, не смущайся.

Я замялся, не зная, как сказать. Он вновь подбодрил меня, я проговорил сбивчиво:

   — Вы говорили, что Ирина оскорбляет... саму суть брака... зачем же вы...

Карл нахмурился:

   — Личное счастье не должно стоять у правителя выше спасения народа. Мы уже когда-то говорили об этом.

«Да! — мысленно кричал я. — Ты говорил мне это перед тем, как жениться для пользы на нелюбимой Дезидерате. И много ли пользы принёс тебе этот брак?»

Вслух я, разумеется, не осмелился сказать ничего подобного и только пробормотал, потупившись:

   — Да, Ваше Величество...

Светало. Он подошёл к окну:

   — Смотри-ка, Афонсо, снег. Давненько его не было!

Я бросился смотреть в окно с излишней готовностью, стыдясь за свой неприятный вопрос. Снег покрывал ровным слоем внутренний двор замка, скамейку и крыльцо флигеля, где жили принцессы. Дверь флигеля отворилась, и я увидел принцессу Берту с каким-то мужчиной в плаще с капюшоном. Присмотревшись, я узнал главного придворного поэта, графа Ангильберта, одного из близких друзей Его Величества. Я испуганно взглянул на Карла. Тот с любопытством наблюдал за парочкой. Они о чём-то спорили, указывая на снег. Поэт стал у Берты за спиной, положив руки ей на плечи, она с трудом подняла его и, шатаясь, сделала несколько шагов.

   — Бедная девочка! — пробормотал Карл. — Хочет скрыть следы. Не дай бог, надорвётся... поменяйтесь обувью, глупые...

Будто услышав совет отца, принцесса со своей непосильной ношей вернулась на крыльцо и, освободившись от Ангильберта, стала снимать сапожки. Через некоторое время поэт на цыпочках (его ноги не поместились целиком в принцессину обувь) покинул двор замка. Карл, задумчиво глядя ему вслед, сказал:

   — Они женаты. Тайно. Думают, что я ничего не знаю. Мне приходится поддерживать их в этом заблуждении. И Ротруда...

Он не договорил, прервав сам себя:

   — Иди, Афонсо, отдохни. А по пути позови ко мне Нардула. Скажи: нужно выверять тексты новых законов.

ГЛАВА ПЯТАЯ

День спустя Эйнхард отбыл в Византию с тайным посольством. Он отсутствовал несколько месяцев, вернулся же весьма подавленным.

На мои вопросы отмалчивался. Я решил ничего не выпытывать, всё равно не выдержит и сам расскажет. Так и произошло.

Он пришёл ко мне как-то под вечер и вопросил прямо с порога:

   — Любезный Афонсо, как здоровье твоего чудесного кувшина?

Кувшин у меня и впрямь был отменный — огромный из чистого серебра, да ещё украшенный бирюзой. Карл подарил его мне среди прочего, в знак благодарности за помощь в раскрытии заговора Горбуна и лично заботился о наполнении его превосходным вином. Его Величество не любил пьяниц и сам пил мало, но качеством вин из своих погребов всегда гордился. Эйнхард тоже не принадлежал к пьяницам. Напивался очень редко, когда его что-то крайне угнетало или волновало.

Вот и сейчас он как следует пообщался с кувшином, прежде, чем заговорил:

   — Друг мой, тебе не интересно, чем закончилось наше посольство к Ирине Византийской?

   — Интересно, любезный Нардул. Однако я предпочитаю не раздражать людей своим любопытством.