Студент - Валерий Георгиевич Анишкин

другое, что манило на дачу каждую весну и не отпускало до поздней осени: там было хорошо.

У ворот простого домика с четырехскатной крышей нас встретил сам именинник.

— Здорово, Витёк! — радостно поздоровался Николай.

— Здорово, кореш! — отозвался Витёк, и рот его растянулся в улыбке.

— А это мои друзья, студенты, Иван и Владимир — уважительно представил нас Николай.

— Рад, спасибо, что пришли, — серьезно сказал Витек, но видно было, что он действительно рад.

Родители, уже пожилые отец и мать Витька, Степан Лукич и Мария Степановна тоже выражали радость, а гости, муж с женой Сергей и Зоя, Валентин и три девушки, Вера, Алла и Света благожелательно улыбались. Радость эта шла не от того, что мы явились, как с неба свалились, радость шла от свободы, которую по-настоящему ощущаешь только на природе. Городская суета и шум от многочисленных автомобилей, запах от бензиновых выхлопов и смог — все это осталось где-то там, за тридцать километров. Здесь нас окружал чистый прозрачный воздух, пахло свежестью от появившейся травы и оживающих деревьев. Тишину не нарушал, но подчеркивал и украшал щебет птиц, редкое постукивание клюва дятла о ствол дерева; человеческие голоса отчетливо прорезали воздух и слышались издалека; иногда до нас доносился лай собаки, позвякивание ведер или стук молотка, где-то кукарекнул петух и тут же умолк.

Когда мы со всеми перезнакомились, Витёк сказал, почему-то больше обращаясь ко мне:

— Ребят, Колян вам говорил, что нужно помочь вскопать огород? Батя с матерью сами не осилят, а я один до лета проволынюсь.

— Какие проблемы, Витек! — выразил я общую точку зрения. — Сделаем в лучшем виде.

Лопат хватило на пятерых. Ванька Карюк и Николай приехали одетые по-походному, и переодеваться им нужды не было, только Карюку понадобилась обувь попроще. Для меня тоже нашлись какие-то сапоги, а отец Витька раскопал где-то галифе, оставшиеся то ли с отечественной войны, то ли с гражданской, и я походил в этом наряде на солдата, вышедшего из окружения. Девушкам выдали грабли, чтобы они ровняли землю после нас.

— Что-то у Витька родители старые. Ему ведь самому где-то лет не больше нашего? — спросил я у Николая.

— Он поздний ребенок, а у него есть сестра, ей сорок шесть лет, — пояснил Николай.

— А чем Витёк занимается? — поинтересовался я.

— Он столяр-краснодеревщик. На мебельной фабрике бригадиром работает.

— А девахи? — проявил интерес Ванька Карюк.

— Зойка — жена Сереги, она кем-то в ЖЭКе работает, а Серега шоферит, мебель развозит. Верка с Алкой — продавщицы в Гостином дворе.

— Там вроде какая-то реконструкция идет, — сказал Ванька.

— Да она уже четвертый год идет, — засмеялся Николай.

— Так это по частям. Было 178 магазинчиков, а теперь делают единый комплекс и будет это называться Центральным универмагом.

— А Света? — спросил я.

— Понравилась? — подмигнул в сторону Карюка Николай.

— Почему понравилась? — пожал я плечами. — Хотя, что здесь удивительного — девчонка красивая.

— А они все красивые. У Алка одни глаза чего стоят. А Светка — пианистка, в музыкальном училище учится, на последнем курсе.

— И как ее в вашу компанию занесло? — удивился Карюк.

— Они с Алкой и Веркой подруги — в школе вместе учились. Только имейте в виду, Вера — Витькина девушка.

— Учтем, — согласился Ванька.

Я оглянулся: девушки исправно работали граблями, отстав от нас на приличное расстояние, наверно, чтобы мы не слышали их девичьих разговоров. К обеду мы вскопали больше пол-огорода, и мать Витька, Мария Степановна позвала нас к столу. Обедали мы вкусными щами на мясном бульоне, картошкой с котлетами, солеными помидорами, пили чай из самовара с душистым вишневым вареньем.

— Водку не предлагаю, потому как вроде рано, — извиняющимся тоном объяснил отец Витька, Степан Лукич, на что мы с Ванькой согласно замотали головами. О какой водке могла идти речь, если на столе стояла такая располагающая еда, а аппетит у нас и так дай Бог каждому в этой жизни! После совместной работы, которая, как известно, сплачивает, мы с Карюком чувствовали себя непринужденно, бойко переговаривались с новыми товарищами, будто с давними знакомыми. Девушки, Алла и Света поглядывали на нас с Ванькой, шептали что-то друг другу на ухо и прыскали со смеха. Они явно положили на нас глаз, а мы с Ванькой и не возражали.

К вечеру огород являл собой ровное вспаханное поле, и грачи, и трясогузки разгуливали по нему, деловито подбирая выброшенных на поверхность червяков.

Мылись мы с парнями в речушке, которая протекала в низине, в десяти-пятнадцати минутах ходьбы. Девушки остались в доме, им Мария Степановна грела воду, так как умываться холодной речной водой они не захотели. Мы почистились, переоделись и сидели на лавочке и стульях возле дома в самом лучшем расположении духа, смотрели на закат солнца и лениво переговаривались о каких-то пустяках. В это время из дома донесся приглушенный плач. Витёк побежал в дом узнать, что случилось. Вскоре он вышел и рассказал, что Света где-то потеряла золотой кулон с цепочкой.

Я позвал Карюка, и мы вместе зашли в дом. Света сидела на кровати в одной из двух комнат, в той, что поменьше, ревела, а вокруг стояли все женщины, включая подруг и мать Витька, Марию Степановну, и пытали, где она могла потерять свой злополучный кулон.

— Не знаю. Я шла в огород и сняла цепочку, чтоб не мешалась, — всхлипывая, пыталась вспомнить Света. — Я положила ее в карман курточки.

— Ты могла положить ее мимо кармана, — предположила мать Витька.

— Точно, — подтвердили Вера с Аллой.

— Нужно пойти и поискать там, где ты шла, — решила жена Сергея Зоя.

Все пошли во двор и рассыпались по предполагаемому месту потери. Около получаса девушки вместе ползали по тропинке к огороду и вокруг нее. Мария Степановна даже вооружилась палкой и искала кулон с цепочкой, разгребая попадавшиеся сучки и ветки и рассыпанную кое-где щебенку. Ничего не нашли и вернулись в дом думать дальше, где еще Зоя могла оставить свою цепочку.

Мы с парнями по-прежнему сидели возле дома, вяло обсуждали этот неприятный случай со Светой и сочувствовали ей. Молчал Валентин, невысокий, тощий малый с вытянутым лицом и оттопыренными ушами. Он как-то ерзал на стуле, будто сидел на чем-то, что ему мешало. Я сидел рядом с ним, и чувство неопределенной тревоги начинало вдруг беспокоить меня, раздражая мозг; тревога отступала, но снова возвращалась и навязчиво сверлила душу. Это всегда становилось знаком и предвестником изменения сознания.

Парни о чем-то разговаривали и не обращали на меня внимания, но я отвернулся, чтобы они не видели моего отрешенного лица и глаз, взгляд которых менялся,