Студент - Валерий Георгиевич Анишкин

выступал врач психиатр с лекцией и сеансами гипноза. Я еще учился в школе, но меня интересовали всякие необычные явления и все, что связано с работой мозга, и меня провел на завод один хороший знакомый отца. Врач проделывал обычные фокусы, связанные с гипнозом: у него добровольцы из публики, которых он отобрал, собирали цветы на воображаемой полянке, играли в куклы и под общий смех разговаривали детскими голосами, потом он демонстрировал каталептический мост. Ну, то есть показывал все несложные приемы.

— Каталептический мост. Что это? — не поняла Нина.

— Это когда тебя пятками и головой кладут на два стула, ты висишь над ними и не гнешься, по тебе ходит здоровый мужик, а тебе хоть бы что, — улыбаясь сказал Саша.

Девочки засмеялись.

— Примерно так, — подтвердил я. — Эстрадные гипнотизеры часто показывают этот трюк, потому что он производит впечатление. Но я хотел рассказать про другое. Гипнотизер, к которому я подошел после его выступления, сказал председателю профкома, организатору его лекции:

— Почему-то думают, что устает только тот, кто работает у станка или поставлен кайлом махать, но они не представляют, чего мне стоит одна лекция с демонстрацией психологических опытов. После этого я выжат и у меня плавятся мозги.

— И вообще, все эти способности: гипноз, телепатия, дар предвидения — ноша, то есть чаще наказание, а не благо, — продолжал я, ловя себя на мысли, что открываю свою душу больше, чем следует, но делаю это от невольной потребности развенчать представление о «счастье», которым природа наделяет человека в виде тех или иных аномальных способностей. — Вот совсем недавно умер Соломон Шерешевский. У этого человека почти отсутствовали границы памяти. Шерешевский обладал комплексной памятью, то есть он воспринимал слова не так, как мы — они для него отличались еще и по цвету и запаху. Предметы он продолжал видеть даже с закрытыми глазами. Он запоминал слова, таблицы с цифрами, длинные бессмысленные формулы, фразы незнакомого языка и мог безошибочно вспомнить все это через несколько лет. То есть, ему легче оказывалось запомнить, чем забыть что-то. И он даже придумал для себя такой способ: записывал на листочках то, что хотел забыть, а потом рвал эти листочки…

Все молчали. Только Нина спросила:

— А что с ним стало потом?

— Такая память не помогала, а мешала ему. Он, например, не мог заниматься творческой работой, потому что факты сидели у него в голове, но он не мог их осмысливать и обобщать. В конце концов, он стал мнемонистом и работал на эстраде…Это всё есть в книге «Маленькая книжка о большой памяти» известного психолога профессора Александра Лурии, который наблюдал Шерешевского почти 30 лет.

Глава 13

«Антисоветский» роман. «Гнев и возмущение» народа. Митинг в институте. «Не читали, но осуждаем». «Смельчак» Дима Ковалев. После собрания в узком кругу.

Издание романа Пастернака «Доктор Живаго» за рубежом вызвало переполох и нездоровую реакцию. В нашей стране читали книгу немногие, но говорили и судили о ней все, кому не лень. Судили о книге и об авторе в основном по газетам, которые отражали официальную позицию. Особенно ополчились на Пастернака после того, как стало известно о присуждении ему Нобелевской премии. Роман объявили антисоветским. «Правда» обозвала Пастернака «озлобленным обывателем», а его роман «политическим пасквилем».

В результате, Пастернака исключили из членов Союза писателей, потребовали его высылки из Советского Союза и лишения советского гражданства.

Под давлением автор «Доктора Живаго» вынужден был отказаться от получения Нобелевской премии…

В государственных учреждениях, на заводах, фабрика, колхозах прошли митинги, на которых Пастернака осуждали и называли клеветником, предателем, отщепенцем.

В нашем институте тоже состоялся митинг и прошел так же, как везде, мы заклеймили «клеветника». Кто яростно, кто молча.

Митинг проходил в Голубом зале. У нас шли занятия, когда в аудиторию просунулась голова и сказала: «Все на митинг». Народу собрали битком. Мест в зале не хватило, и студенты «без мест» стоял в проходах и вдоль стен.

На сцене за двумя составленными вместе столами, застеленными кумачом восседал президиум из начальников. В лицо я знал только секретаря комитета комсомола.

Зал немного угомонился, когда встал парторг.

— Товарищи, мы собрались здесь, чтобы осудить писателя-отщепенца, коим является Пастернак, и дать достойную отповедь его пасквилю под названием «Доктор Живаго». Господин Пастернак, — господин, потому что товарищем я его назвать не могу, — господин Пастернак опубликовал свой роман за границей. Весь наш народ возмущен подлой выходкой писателя-предателя Пастернака. Посмотрите, что пишут люди в наши органы печати.

Парторг взял в руки газету, свернутую вдвое и прочитал на первой странице:

— «Пастернак получил «тридцать серебреников», для чего использована Нобелевская премия. Он награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды… Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду.

— Долой предателя! Позор клеветнику! — раздались выкрики из зала.

После парторга к трибуне вышел секретарь комсомола института.

— Товарищи! — сказал секретарь. — Нашему возмущению нет предела. Мы должны дать строгую оценку поступка писателя-оборотня, поскольку присуждение ему премии является враждебным по отношению к нашей стране, актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ товарищ Семичастный, выступая на комсомольском пленуме, сказал: «Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал… А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического? Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай. Я уверен, что и общественность, и правительство никаких препятствий ему бы не чинили, а, наоборот, считали, что этот его уход из нашей среды освежил бы воздух».

— Вон из страны! Пусть катится в свой капиталистический рай! — откликнулся зал.

С короткими репликами выступили студенты. Одна студентка сказала, что таким как Пастернак не может быть места в нашей литературе. Кто-то из студентов, выражая презрение, заявил, что писатель должен искать признание своего народа, а не чуждого нам по духу зарубежного. Нашелся смельчак, который вышел к трибуне и спросил:

— А кто читал «Доктора Живаго»? Поднимите руки.

Это был блокадник Дима Ковалев.

Зал притих, и только шепот шелестом прошел по залу. Вопрос озадачил и поставил собрание в тупик. Выходило, книгу никто не читал; но даже если и читал, то не осмелился, признаться.

— А как я могу судить о том, чего не знаю? — сказал Дима.

В зале поднялся шум. Кто-то выкрикнул: «Правильно», кто-то: «Долой!». Секретарь комитета комсомола встал и строго спросил:

— Так ты что, защищаешь антисоветчика?

— Назовите себя. Факультет, курс? — потребовал парторг.

— Я тоже советский человек и, конечно, тоже осуждаю Пастернака