Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

он сделал большую ошибку, что привез ее сюда. Положение их тем более двусмысленно, что они даже не могут пожениться. Да, по-моему, он сделал большую ошибку.

– Неужели вы считаете, что это имеет какое-то значение? – спросил знаток искусств. – Даже если бы этот… как его… дал ей развод, я, право, знаете ли, не думаю, чтобы…

– Ну что вы, конечно, это имеет значение! Очень многие со временем сочли бы возможным посмотреть на это сквозь пальцы. Но сейчас положение у них просто безнадежное, совершенно безнадежное. Да и окружающие чувствуют себя неловко, встречая их вместе. Тэлфорды и Баттервики, например – кстати, они обедают у нас сегодня, – живут рядом с ними.

– Вы когда-нибудь встречали ее раньше, до… мм… до перемены в ее судьбе? – спросил знаток искусств, неожиданно улыбнулся, обнажив зубы, и сразу стал похож на козла.

– Да, я видела ее однажды у Брэнксомов. Мне тогда она показалась очень милой.

– Бедняга! – сказал профессор. – Мне говорили, что он как раз собирался завести псовую охоту, когда это случилось.

– К тому же у него дивная охота. В свое время Алджи довольно часто охотился у него, а теперь, говорят, к нему ездит только его брат. Право, это так грустно! А вы знали его, Дик?

– Фолиота? – рассеянно переспросил Шелтон. – Нет, я с ним незнаком. Ее я встречал раз или два на скачках.

В окно он увидел Антонию – она стояла у крыльца, в алом берете, помахивая хлыстом. Шелтон поднялся с притворно равнодушным видом. В эту минуту к девушке вприпрыжку подбежал Тоддлс. Они взялись за руки и пошли куда-то. Антония видела Шелтона в окне, но даже не бросила ему дружеского взгляда, и Шелтон почувствовал себя еще более несчастным. Он вышел из дому и пошел по аллее. Над головой нависла сплошная серая пелена; вязы стояли поникнув, одетые тяжелой темно-зеленой листвой; осина и та перестала шелестеть и дрожать, и даже грачи умолкли. Казалось, некая мрачная сила свинцовой тяжестью легла на грудь природы. Шелтон стал медленно прогуливаться взад и вперед по аллее; гордость не позволяла ему следовать за Антонией. Под конец он сел на старую каменную скамью, стоявшую у дороги. Он долго сидел так, не шевелясь, глядя на вязы и спрашивая себя: в чем он поступил неправильно и как ему поступить теперь? Ему почему-то было страшно. Охватившее его чувство одиночества было таким острым, таким реальным, что, несмотря на удушливую жару, его пронизала дрожь. Он просидел так, должно быть, с час, совсем один, и за это время никто не проходил по дороге. Затем послышался топот копыт, и в ту же минуту с противоположной стороны раздался звук приближающегося автомобиля. Первой показалась всадница на сером арабском скакуне, прекрасном животном с горделиво поднятой головой и пышным хвостом. Молодая женщина с трудом сдерживала лошадь, так как гудение автомобиля с каждой секундой становилось все слышнее. Шелтон встал; автомобиль промчался мимо; лошадь шарахнулась к воротам, ведущим в имение, и сбросила наездницу, ударив ее о столб. Шелтон кинулся на помощь, но когда подбежал к воротам, молодая женщина уже была на ногах и держала за повод рвавшуюся от нее лошадь.

– Вы не ушиблись? – еще издали крикнул Шелтон, с трудом переводя дух, и, подбежав, тоже схватил лошадь под уздцы. – Ох уж эти автомобили!

– Не знаю, – ответила она. – Пожалуйста, отпустите уздечку: моя лошадь не подпускает к себе чужих.

Шелтон повиновался и стал смотреть, как молодая женщина успокаивает лошадь. Наездница была довольно высокая, в серой амазонке и серой шляпе, и вдруг Шелтон признал в ней миссис Фолиот, о которой они говорили за завтраком.

– Ну вот, теперь лошадь будет стоять смирно, – сказала она. – Пожалуйста, подержите ее минуту.

Она передала ему поводья и прислонилась к решетке ворот. Она была очень бледна.

– Надеюсь, вы не сильно ушиблись? – сказал Шелтон. Он стоял совсем рядом с ней и отлично мог разглядеть ее лицо – необычное, немного плоское, загадочное лицо с широкими скулами, дышащее страстью и огнем, несмотря на безжизненную бледность. Ее крепко сжатые, чуть улыбающиеся губы были бледны; светлыми были и серые, глубоко сидящие глаза с зеленоватыми искорками, и очень светлыми – пепельные волосы, выбившиеся из-под серой шляпы.

– С-спасибо! – сказала она. – Сейчас мне станет лучше. Мне очень жаль, что я причинила вам беспокойство.

Она прикусила губу, потом улыбнулась.

– Я убежден, что вы ушиблись. Разрешите, я сбегаю… – запинаясь, пробормотал Шелтон. – Я мигом приведу кого-нибудь на помощь.

– На помощь? – повторила она с каким-то деревянным смешком. – О нет, благодарю вас!

Она отошла от ворот и, перейдя дорогу, остановилась у лошади, которую держал Шелтон. Чтобы скрыть свое смущение, Шелтон стал смотреть на ноги лошади и вдруг заметил, что она не наступает на одну ногу. Он ощупал ее.

– Боюсь, что ваша лошадь повредила себе колено: оно распухло.

Она снова улыбнулась.

– Ну, значит, мы обе с ней калеки.

– Она будет хромать, когда остынет. Не хотите ли оставить ее здесь, в конюшне? А вас, по-моему, нужно отвезти домой в экипаже.

– Нет, благодарю вас. Если я в состоянии ехать на ней, то она довезет меня. Помогите мне сесть в седло.

Голос ее звучал так, словно она была чем-то обижена. Осмотрев ногу лошади, Шелтон поднялся с колен и увидел Антонию и Тоддлса, остановившихся немного поодаль. Возвращаясь с прогулки, они вышли на дорогу через калитку в изгороди.

Тоддлс тотчас же подбежал к Шелтону.

– Мы все видели, – прошептал он. – Здорово она трахнулась! Могу я чем-нибудь помочь?

– Подержи поводья, – сказал Шелтон и перевел взгляд с одной женщины на другую.

Бывают минуты, когда выражение чьего-то лица до боли ясно запечатлевается в памяти. Для Шелтона это была как раз такая минута. Лица двух женщин, стоявших совсем рядом, одно – под алой, другое – под серой шляпой, являли собой необычайный, разительный контраст. Антония раскраснелась, глаза ее стали совсем синими: тень испуга и сомнения скользнула по ее лицу, оставив на нем след недоуменного вопроса.

– Быть может, вы пройдете к нам и отдохнете? Мы могли бы отправить вас домой в коляске, – сказала она.

Дама, которую называли «миссис Фолиот», держась рукой за седло и кусая губы, загадочно улыбалась, и так случилось, что лицо ее запомнилось Шелтону – ее пепельные волосы, ее бледность и пристальный, полный презрения взгляд.

– О нет, благодарю вас! Вы очень любезны.

И тотчас застенчиво-дружелюбное, неуверенное выражение исчезло с лица Антонии, уступив место холодной враждебности. Она пронзила их обоих долгим ледяным взглядом и, повернувшись, пошла прочь. Рассмеявшись коротким резким смехом, миссис