Последние узы смерти - Брайан Стейвли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, – покачала головой Гвенна. – Шанс. Примерно один к двум. Если я не обсчиталась, на хрен.
– Должно быть больше, – вставила Анник, сменяя длинный лук на короткий, роговой, более удобный в туннелях. – Сларна можно убить.
– Мы и убиваем, – огрызнулась Квора.
– Сейчас не так плохо, – сказал Джак. – Большая часть потерь пришлась на первые дни. Манта с Хоббом нашли новый рукав, к нему мы их не подпускаем.
– Разумно, – согласился Талал, приблизившись к устью пещеры и принюхавшись. – Здесь никто вас выслеживать не будет. Особенно Раллен со своими. Оставив птицу у входа, они лишаются своего главного преимущества.
– Да им и входить бы не пришлось, – возразила Гвенна, указывая на изломы известняковых утесов. – Поставить здесь засаду. Убивать каждого, кто входит и выходит. А того лучше – завалить трещину и оставить дураков сларнам.
По унылому лицу Джака она поняла, что попала в больное место, но, пожалуй, пора было кому-то потрогать их за больное. Что за стратегия: забиться в темную нору вместе с сотнями ящеров-людоедов? Все же она постаралась смягчить голос:
– Вы же понимаете, что рано или поздно вас достанут.
– На острове они побывали, – сказал Джак. – Даже взорвали проход на несколько сотен шагов в глубину пещеры…
Он не договорил, только рукой махнул.
– А желающих лезть глубже не нашлось, – закончила за него Квора. – Тем это место и хорошо.
– Хорошо, – процедила Гвенна, – если ты не один из тех двадцати двух.
– Все когда-нибудь умрут.
– Да… но не все сегодня.
– Ты сама напросилась. Потребовала сюда привести!
– И то верно, – фыркнула Гвенна. – Просто издалека это представлялось не так глупо.
С Халовой пробы прошел год, но она хорошо помнила испытание. Так оно в жизни и бывает: запоминаются времена, когда ты ближе всего был к смерти. Первые несколько часов она обыскивала верхние залы и проходы, минуя те, что круто ныряли вниз, и надеялась, что наткнется на яйцо, не слишком уходя под землю. Не вышло. Сларны предпочитали глубину, и разгорающийся в плече огонь наконец вынудил ее спуститься, зажав в одной руке факел, а в другой – клинок дымчатой стали.
Обратно Гвенна вышла с догоревшим факелом, с окровавленным клинком, с руками по локоть в собственной крови и в крови убитых сларнов. В нескольких сотнях шагах от поверхности она столкнулась с Гентом. В другое время и в другом месте Гвенна порадовалась бы, что ему еще больше досталось. Но не в Дыре. Они захромали дальше вместе, поддерживая друг друга. Обоим было не до разговоров. Да и какие слова могли выразить случившееся в лабиринте? Гвенна таких не знала. Она не почувствовала облегчения, снова увидев солнце, – только ужас чуть отступил. Что бы ни ждало впереди, самые тяжелые вылеты, самые вонючие дыры окажутся не хуже Дыры.
«А теперь мне возвращаться в эту Кентову пещеру», – угрюмо сказала она себе.
Грудь давило так, словно сердце и легкие стиснула железная рука.
– Полезли уж. Выясним, что там за хрень творится и что нам с ней делать. И давайте очень постараемся при этом не сдохнуть.
Время в извилистых переходах Дыры отмерялось только сгоревшими факелами. Взгляд так и тянуло к трепещущему на просмоленной тряпке огоньку, но пламя сбивало ночное зрение, и потому Гвенна смотрела в землю перед собой, шла, прикрывая то один, то другой глаз, чтобы проверить, сохранила ли хоть малейшую способность видеть в темноте.
Впрочем, углубляясь в пещеру, она стала задумываться, так ли важно зрение. Талал уверял, что содержимое сларновых яиц их изменило, сделало быстрее и сильнее. И восприимчивее. После побега с Островов Гвенна десяток раз убеждалась в таком их воздействии и на себя, и на других членов крыла. Она привыкла, что кровь быстро сворачивается, что слух ловит шорох птицы в гнезде за полсотни шагов, что она может часами без передышки бежать, драться, плыть. Она привыкла к своему изменившемуся телу, к его возможностям. За столько месяцев нетрудно забыть, как оно было… до.
А возвращение в Дыру, кажется, пробудило в ней что-то новое. Спускаясь в бездонную каменную нору, она различала каждую струйку воздуха, шевелившую тонкие волоски на предплечьях. Она чуяла своих спутников: их пот, засохшую корку крови на одежде, царапины на коже. Вдохнув поглубже, она корнем языка улавливала едкий горьковатый привкус.
«Это страх», – подумалось ей.
Что ж, возможно. Животные чуют страх. Может, и сларны чуют. Она явно различала в себе что-то животное: опасливую дикую готовность, заставлявшую покрепче сжимать меч, хотя никто не грозил им из темноты.
– И как же вы отгоняете сларнов? – спросила она.
– Манта с Хоббом расставили у каждого входа часовых, – не оборачиваясь, ответила Квора (она обогнала Гвенну на несколько шагов, и голос показался очень далеким). – Сменяют нас каждые несколько часов. И посредине жгут большой костер. С ним сложнее всего… Он так и жрет топливо, а с дровами на острове плохо. Очень скоро нам придется плавать за ними на Харраск, а это рискованно, когда в воздухе птицы Раллена. Но если костер потухнет…
Она не стала договаривать.
– Помнится, не так уж эти гады боялись огня, – покачала головой Гвенна. – Я им тыкала факелом в рыла, а они только шипели, как кипящий чайник, и норовили оторвать мне руку.
– Случается, огонь не спасает, – признала женщина. – Тогда деремся.
– И как, успешно?
– Манта с Хоббом говорят…
– У меня, – перебила Гвенна, – уже уши в трубочку от Манты и долбаного Хобба. Кто эти придурки? С какой стати заправляют вашим жалким цирком?
На этот раз ей ответил Джак:
– Потому и заправляют, что они – единственные настоящие кеттрал. Кроме Раллена.
– Впервые о таких слышу, – нахмурилась Гвенна.
– Потому что они переселились на Арим. То есть жили там, пока мы не перебрались сюда. Они десять лет не летали – с тех пор, как потеряли на Пояснице половину крыла.
– Прямо не верится, – проговорила Гвенна, начиная понимать. – Не просто отсеявшиеся кадеты, а настоящие, подлинные, Шаэль побери, «приземленные». Вот это да!
Приземленные были не такой уж редкостью. Гнездо веками совершенствовало методы отбора, обучения и испытаний. В большинстве те, кто прошел Халову пробу, летали на задания до самой смерти или пока могли держаться в упряжи. Для тех, кто дожил до старости, в гавани Карша выстроили ряд маленьких неприметных домиков. Командование называло эти дома «Приютом ветеранов», но все прочие, в том числе и обитавшие в тех домах хромающие, покрытые шрамами старики и старухи, называли их «улицей Драных Везунчиков».
