Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

Дождь никак не начинался, но и решение проблемы, предложенное магараджей, ни во что не воплощалось. Вскоре после их разговора с Морганом прибыл юноша-слуга, о котором шла речь. Но они с Морганом друг другу не понравились – слуга держался одновременно и заносчиво, и подавленно. Когда Их Высочество поинтересовался, как прошла встреча, Морган отрицательно покачал головой.

– Он вам не понравился? – спросил Магараджа.

– Боюсь, нет, – ответил Морган. – Я очень сожалею…

Бапу-сагиб отмахнулся от его сожалений. Он был раздосадован, но недолго, поскольку отнесся ко всему с юмором, и вскоре сообщил Моргану, что провел тайное расследование, выяснив, что никто при дворе абсолютно ничего не знает. Что еще лучше – юноша-кули был родом не из Деваса. Он прибыл откуда-то из Декана и, как только во дворце закончатся строительные работы, уедет на родину.

– Но вот что расскажите мне, Морган, – сказал ему как-то магараджа. – Мне интересны эти ваши склонности. Вы им следовали в других местах?

– Вы имеете в виду Англию? Нет, дома это невозможно.

– Но во время войны вы находились в Египте. Может быть, вы там приобрели определенные навыки?

Тон его был самый невинный, но глаза сузились. Морган понимал все значение происходящего. Он хотел, конечно, взвалить всю вину на магометан, ответственных за огромное количество зла в этом мире.

– Нет, конечно, – ответил тем не менее Морган. – Ничего подобного в Египте я не встречал.

– О, мне было просто любопытно, – сказал магараджа. Он переменил тему и через минуту они уже говорили о других вещах.

Единственный момент за весь период испытаний Моргана, когда Их Высочество повел себя не лучшим образом. Он не имел права интересоваться тем, что делал Морган за пределами Деваса. Но на время проблема была отставлена, и к ней не возвращались. Новых кандидатов на горизонте не появилось, и эту тему уже не трогали. Казалось, обо всем забыли, но очень скоро из молчания родилось разочарование; дни Моргана вновь стали долгими и пустыми.

Спровоцированное ничегонеделанием, вновь дало о себе знать желание, и Морган испытал его полную власть однажды, когда сидел на заднем сиденье своего экипажа.

У Моргана вошло в привычку ежедневно, лишь только спадала жара, отправляться на прогулку в сад, находившийся в двух милях от дворца. Там он сидел некоторое время под огромными деревьями, росшими на краю пруда, и размышлял. Это место было маленьким островком покоя и уединенных размышлений, выросшим в самом центре безумного хозяйства магараджи, и Моргана, как правило, сопровождал туда тот самый слуга-магометанин, который обычно, оставаясь совершенно невидимым, стоял сзади, на запятках его «виктории». Этим конкретным вечером мысли Моргана были полностью заняты вопросами тела, но поскольку его собственное тело никак не могло соответствовать содержанию его мыслей, к моменту, когда Морган вновь забрался в экипаж, чтобы ехать домой, от бесплодной внутренней борьбы его изрядно лихорадило. Оголенный белесый пейзаж, похожий на тонкое полотно, простирался до самого горизонта, слегка колыхаясь под невидимым ветром. Морган отбросил руку на спинку сиденья, и ему вдруг почудилось, что слуга хочет ее коснуться. Они были совсем рядом, думали об одном и том же, и разделял их лишь дюйм. Мысль, что он легко может преодолеть этот дюйм и дотронуться до стоящего сзади слуги, настолько взбудоражила Моргана, что простирающееся вокруг полотно пейзажа внезапно лопнуло и распалось на тысячи кусков. На мгновение оцепенев и издав сдавленный крик, Морган исторг из себя семя – прямо в брюки, что он должен был скрыть, когда по приезде выбирался из экипажа. Все произошло даже без прикосновения, и только когда он торопливой походкой, скорчившись от стыда, пробирался домой, понял, что это был совсем не тот слуга.

Выход энергии был бы возможен, если бы Морган мог писать. Он привез в Индию эту чертову рукопись своего романа, думая, что здесь рассказываемая история будет двигаться сама собой. Но, как ни странно, результат оказался прямо противоположным: Индия завладела всем его существом и подавила его индивидуальность так, что он едва видел ее. Когда он мельком взглянул на когда-то написанные им страницы, ему показалось, что писал он о каком-то воображаемом месте, в котором никогда не был. Никакой убедительности и все – нереально. Поддавшись приступу тошноты, Морган убрал книгу в чемодан.

Писать сейчас он был просто не в состоянии. Его чувства полностью открылись внешнему миру, но этот мир двигался только в одном направлении. Сейчас было лучше просто наблюдать, делать записи, запоминать. Всегда можно разглядеть детали, которые удастся использовать впоследствии, услышать и зафиксировать в памяти интересные разговоры, звучащие иногда в самых неожиданных местах.

Один из таких разговоров произошел в столовой дворца. Главный инженер электрической компании приехал в сопровождении жены из Бомбея, чтобы установить в Электрическом доме новые батареи. Морган обязан был наблюдать за этими работами, но он ничего не смыслил в электричестве, а потому почувствовал огромное облегчение по завершении работ, когда пришло время внеслужебных отношений. За обедом Их Высочество взвалил на себя бремя ведения разговора, а Морган смог спокойно посидеть и отдохнуть.

Потом жена инженера рассказала любопытную историю. Во время их последней поездки в Девас, сказала она, они направлялись в автомобиле в Индор, чтобы попасть на поезд, когда произошел весьма странный случай.

– Мы только переехали через Шипру, – сказала она, – как вдруг какое-то животное, мы не видели какое, выскочило из оврага и бросилось на нашу машину. Шофер быстро вывернул руль, но мы едва не врезались в парапет.

Магараджа, придремавший было, неожиданно проснулся.

– Оно выскочило слева? – спросил он.

– Да.

– Крупное животное – больше свиньи, но меньше буйвола?

– Именно так! – кивнула головой жена инженера, уставившись на магараджу. – Но как вы узнали?

– Вы действительно не можете сказать наверняка, что это был за зверь? Вы не разглядели?

– Нет.

Магараджа откинулся в своем кресле; лицо его стало сосредоточенно-печальным.

– Все это ужасно! – проговорил он.

– Но откуда вы узнали? – не унималась жена электрика.

Бапу-сагиб не хотел говорить об этом. Наконец, собравшись с духом и пристально глядя на поверхность стола, он рассказал:

– Много лет назад на этом месте я сбил насмерть человека. Я не был виноват: тот был пьян и выбежал на дорогу прямо перед автомобилем. Следствие признало мня невиновным, но я все равно дал его семье крупную сумму денег. Однако с тех пор он пытается меня убить – именно в том виде, что вы описали.

Все, сидевшие за столом, остолбенели. О таком невероятном случае магараджа рассказал таким обыденным тоном! Какое испытание для европейского рационалистического сознания! И хотя Бапу-сагиб вскоре поменял тему разговора, рассказанная история продолжала занимать его личного секретаря. Магия, со всеми ее тайными знаками и предзнаменованиями, тоже являлась частью Индии, частью, неотделимой от чудес этой страны. И сам способ мышления – он давно уже исчез в Англии, сохранившись только в ее литературе. Что особенно поразило Моргана – история невероятных событий совершенно органично вписалась в повседневную жизнь, она происходила здесь, рядом, буквально под ногами.

Конечно же, Морган не верил в сверхъестественное. Но и не отрицал его возможность полностью. Индия пробудила в нем некий архаический анимизм, предрасположенность к мистическому миропониманию. Хотя он и освободился от религиозных симпатий, они касались только англиканской церкви с ее комфортными утренними молитвами и воскресными службами. Но в нем никогда не угасало стремление прикоснуться к чему-нибудь более природному, более органичному, более близкому земле, а может быть, и небесам – к тому, что было превыше ума. Морган вспомнил Пана, пробирающегося через италийские леса, вспомнил мальчика-пастуха, которого встретил возле Солсбери. В той жизни, что он вел в Англии, подобные моменты выдавались редко, мимолетно; здесь же, в Индии, они могли застать вас где угодно. Здесь и шагу не ступишь, чтобы не выйти к храму или святилищу, испачканному маслом из перетопленного молока буйволицы и пропахшему благовониями. И если посмотреть в лица молящихся, неизбежно увидишь там слепое, атавистическое чувство преклонения.

Теоретически Морган в бога не верил; особенно в тот вариант доброго бога-дедушки, на основе которого его когда-то пытались воспитать. Но мириады божков индуизма предлагали ему гораздо большее. Эти садху, молящиеся по берегам реки, что вызвали в Масуде такой ужас, – они пробудили в Моргане некое чувство, не имеющее отношения к зависти. То же самое он чувствовал и в иные моменты, когда индийцы говорили о религии. Хотя Морган не мог позволить себе непосредственно участвовать в местных религиозных ритуалах, он никогда не терял представления о высшей цели, о Сущности, находящейся в основании всех вещей, приводящей в движение цепь событий, но не придающей им форму и логику развития. За суетой и шумом обыденной жизни он ощущал существование некоего универсального порождающего принципа, на основе которого была организована Вселенная; и подчинить себя ритмам такого принципа было бы не такой уж и глупостью.