Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся

Аид поднимает сына и вдруг… порывисто обнимает. Он не делал этого, когда Загрей был маленьким и нуждался в отцовской ласке. Теперь оба застывают на мгновенье в объятиях друг друга, словно пробуя — каково это: быть настолько близкими?

Аид разрывает объятия первым.

— Правь мудро, чтобы мне не было стыдно за тебя.

Загрей, бедняга, клянётся Стиксом. Ох, отцу надо было, прежде всего, научить сына не разбрасываться клятвами.

— А ты сам теперь?..

Аид усмехается вновь и разводит руками:

— Оставлю себе должность Советника. Всё равно ведь за советом прибежишь. И Запирающего Двери — тебе Тартар не удержать. Да и вешать такую ношу на родного сына — сволочью надо быть.

— Спасибо, — радостно улыбается Загрей, — лучшего советника мне и не найти. А за советом обязательно приду.

— Шлем-невидимку и двузубец оставить тебе не могу, уж прости, — говорит Аид. — Это — моё оружие. Тебе предстоит обрести своё.

— Я знаю, — соглашается Загрей. — И, кажется, уже его нашёл.

Аид даже умудряется улыбнуться:

— Ну вот и славно. Правь, — и направляется к выходу из тронного зала.

— А ты куда? — сын смотрит пытливо, фамильным взглядом — прямо в недра души. От такого не спрячешься.

Впрочем, Аид и не прячется.

— Одно дело есть. Давненько надо стоило его обстряпать, да всё не досуг было, — произносит он и выглядит при этом, как мечтательный подросток: глаза сияют, полуулыбка трогает тонкие губы.

…на этом «фильм» обрывается, и Загрей смотрит на меня с тревогой.

— Что скажешь?

— Чудны дела твои, Владыка Подземного мира… Вот что скажу.

Загрей хмыкает:

— Которой из двоих теперь?

Пожимаю плечами:

— Не знаю, как теперь называть Аида. Бывшим, вроде, не с руки. Владыки бывшими не бывают.

— Зови его господин советник, раз он сам избрал себе такую стезю.

От этих слов теплеет на душе — наконец-то Аид что-то сделал по своей воле. С чего смертные взяли, что боги — свободны? Мы ещё более подневольные, чем они.

— Мам, тебе не кажется, что он влюбился? — делится опасениями Загрей, возвращая меня в реальность.

— Возможно, — ухожу от прямого ответа. — Ты лучше скажи, как у тебя дела на личном фронте? Владыке положена Владычица.

Загрей тяжко вздыхает.

— Я поговорил с Макарией. Открыл ей свои чувства. А она сказала, что я для неё только брат и сердце её занято другим богом.

Вижу, как сникает мой драгоценный сын: опускаются плечи, гаснут глаза…

— Не переживай, милый, — подбадриваю его. — Значит, она — не твоя судьба. А свою судьбу ты ещё обязательно встретишь. И будешь очень счастлив, мальчик мой.

Он усмехается — грустно, по-отцовски, но глаза полны тепла и нежности.

— Спасибо, мама, я тебе верю. Но … мне пора… — оглядывается, — беспокойное царство досталось…

— Иди, сынок, правь. У тебя всё получится.

Он машет мне и отключается.

Я вожусь с цветами, расставляя их по вазам, и пропускаю, когда появляется следующий визитёр. Впрочем, он всегда умел появляться внезапно. Это — его конёк.

Стоит, оперевшись на столешницу, глаза возбуждённо поблёскивают, а взгляд прежний — ощутимый, раздевающий, клеймящий. Будто утверждающий вновь и вновь: моя! никому не отдам! Безупречно элегантный в чёрном костюме от кутюр. С лёгкой небритостью. Такого — хоть сейчас на обложку дамского журнала. И кто, интересно, выдумал, что он — урод?

Киваю ему в знак приветствия, раскладываю на столе цветы. Они кукожатся в его присутствии, но не вянут. Моей силы хватает, чтобы сохранить их свежесть даже при таком соседстве.

Он первым нарушает тишину:

— Я хотел бы заказать букет, — смотрит в упор, проверяет реакцию, я, наверное, немного нервно заправляю локон за ухо. Я верю ему, хочу верить, но слова сына о том, что отец, возможно, влюбился, сеют в душе крохотные семена сомнения. А мой визитёр продолжает между тем: — Для женщины.

Судорожно сглатываю, но включаюсь в игру:

— Хорошо, опишите её. Так мне легче будет подобрать цветы.

— Описать? — он прикрывает глаза, должно быть, представляя её. — Я не аэд, но если бы был им, сказал бы, что нет никого краше во вселенной. У неё рыжие волосы, молочная кожа, глаза зеленее луговых трав… А когда она танцует под луной, звёзды прячутся от зависти и стыда.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Не аэд значит. Да ещё и смотрит так, будто сейчас бы схватил, содрал одежду и начал осыпать безумными поцелуями. И я бы не возражала — после таких-то комплиментов.

Но мы продолжаем эту волнующую игру. И сейчас мне совершенно не хочется знать правила. Как там сказала Каллигенейя: иногда надо в омут с головой. Вот именно так.

— У неё есть любимые цветы? — интересуюсь я, точно зная, каким будет ответ.

— Нарциссы, — не задумываясь, говорит он.

Улыбаюсь — цветок, которым он соблазнил и подманил меня. Цветок, который перенёс меня в Подземный мир, в новую жизнь.

— Но это весенние цветы, — возражаю я, — для них сейчас не сезон.

Он хмыкает.

— Мне порекомендовали вас, как лучшего флориста. Говорили, что вы творите настоящие чудеса, например, выращиваете розы под землёй. Думаю, вы справитесь.

Он всегда любил смотреть, как я творю недоступную ему магию жизни. Поэтому достаю луковицы нарциссов — свои любимые сорта, бережно касаюсь их, и они пробуждаются на глазах, рождая прекрасные ароматные цветы.

— Добавим что-то ещё? — интересуюсь я.

— Да, несколько плодов граната, если можно.

— Тогда добавлю и цветущую ветку — у меня как раз есть декоративный гранат.

— Что ещё?

— На ваше усмотрение. Сделайте так, будто собираете для себя.

И это «для себя» больно царапает — неужели я опасаюсь не зря? И напрасно приняла те восторженные комплементы на свой счёт. Мало ли на свете рыжеволосых зеленоглазых богинь? А я уже не так молода и хороша, как прежде.

А он продолжает рассыпаться: что, мол, приобрёл недавно милый домик с видом на Ниссейскую долину. Будет удобно свить там уютное семейное гнёздышко.

Начинаю злиться, ломаю тонкий стебель нарцисса, колюсь розами, пачкаю блузку пыльцой лилий. Но букет делаю безупречный. Я была бы рада, если бы мне подарили такой.

Протягиваю ему. Слышу восхищённый вздох.

А потом он из внутреннего кармана пиджака достаёт красную бархатную коробочку, открывает её, и я вижу кольцо — белое золото и чёрные агаты. Оно уютно покоится на алом ложементе.

Мой покупатель опускается на одно колено, протягивает мне цветы и спрашивает прерывающимся от волнения голосом:

— Прекрасная Персефона, сделаешь меня счастливейшим из богов и согласишь разделить со мной вечность?

Смотрит выжидающе, с затаённой надеждой, почти умоляя.

И поскольку я, шокированная, молчу, то продолжает:

— Согласна ли ты выйти за меня, зная, кто я такой и каким могу быть?

Я не понимаю, зачем это. Ведь сам сказал — нас повенчали Предвечные.

— Мне важен твой ответ. Твой выбор, — как всегда он считывает непроизнесённое.

Я заставляю его встать и отвечаю, как тысячи лет назад:

— Да, Аид Безжалостный, я стану твоей женой.

И как тогда первая, подаюсь навстречу и целую.

Вскоре он перехватывает инициативу, и мы целуемся взахлёб, до спёртого дыхания, до полного растворения друг в друге.

Потом он сажает меня на стол, надевает мне на палец кольцо, упирается лбом в мой лоб и строго интересуется:

— Рассказывай, чего себе накрутила?

Прячу глаза, сейчас почти стыдно, но признаюсь:

— Решила, что ты разлюбил меня, потому что я стала старой, некрасивой, а скоро буду ещё и толстой.

Над моей головой раздаётся тихий рык.

— Посмотри на меня! — требует он, и я встречаюсь с ним взглядом.

Он, не прерывая зрительного контакта, целует мне руки, а потом говорит:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я сам виноват — видимо, мало тебя лелеял, мало убеждал, что с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, другие просто перестали для меня существовать. Ты всегда была и будешь для меня самой красивой. Даже если поседеешь. Даже если твоё лицо покроют морщины. Ты всегда будешь для меня юной Корой, что собирает цветы в Ниссейской долине. Запомни это и впредь не смей оскорблять мою любимую Персефону своими домыслами! — произносит почти зло, а потом наклоняется и целует — глаза, скулы, щёки, шею, шепча: — Наваждение моё, наказание моё, любовь моя…