Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся

А вот старик бледнеет. Он, пошатываясь, встаёт и хватается за край стола.

А мы с Афродитой берёмся за руки.

Одежды слетают с нас, теперь только золотое сияние да длинные кудри — весь наш покров.

Мы — богини, негоже нам стеснятся наготы.

Мы прекрасны, негоже прятать красоту.

Мы готовы к войне.

Весна и Любовь — рука об руку.

И идеальная белизна поглотившей нас сферы трещит по швам. Из трещин вытекает тьма. И в мир — робко, неспешно, — возвращаются краски: чёрный и алый. Они свиваются, как змеи, текут, переплетаются, ложатся в ладонь острым копьём.

Вы забыли, жалкие, Любовь может разить наповал! А весенняя буря способна смести с лица земли валуны, деревья и даже селенья.

С кем вы вздумали тягаться, безумцы!

Мы бьём наотмашь, и хохочем над неудачником-демиургом, который корчится у наших ног.

Откуда-то выбегает Гермес, пытается прикрыть собой отца, машет на нас кадуцеем.

Бледный, глаза испуганные, куда девалась былая спесь.

Воином он никогда не был.

А ещё — у него в арсенале нет собственных слов: только ворованные, только купленные, только интерпретированные…

А свои мы ему не отдадим.

Но из ворованных слов тоже способны рождаться чудовища.

Сейчас они — бесчисленные, скалясь, — обступают нас. Ядовитая слюна каплет из разверстых пастей, когти подрагивают, желая рвать плоть…

Гермес ухмыляется, уверенный в победе.

Но… у него нет своих слов.

Наши же приходят — самые важные, самые правильные, избавленные от шелухи интерпретаций, расшифрованные, понятные…

Приходят, когда уже почти не остаётся сил для битвы, когда армия монстров берёт нас в кольцо…

Мы произносим их одновременно, но каждая — со своим посылом, к своему адресату.

Всего три слова:

— Я люблю тебя… — и оказываемся услышанными.

Едва я произношу эти слова, как сильные руки обивают мою талию. Меня окутывает мощью того, кто пришёл на зов…

Одной рукой он прижимает меня к себе, в другой — сжимает двузубец.

Рядом же с Афродитой взлетает вверх тяжёлый молот, чтобы разнести вдребезги голову очередного монстра…

Это хорошо…

Хорошо, что больше не надо воевать.

Можно провалиться в блаженную тьму, чтобы прийти в себя в маленькой квартирке над флористическим салоном «Весенний сад» от горячего поцелуя и нежно-горького:

— Ну, здравствуй, Весна моя.

Тёплый, полный любви взгляд, говорит мне, что я всё поняла правильно: иногда нужно просто прочесть послание наоборот, увидеть скрытое между строк.

И тогда — расшифруешь чувства…

__________________________________

[1] Намёк на то, что имя Кора в переводе означает «дева», «девственница».

* * *

…если Аид и Тот так переглядывались, Персефона точно знала: добра не жди. Оба бога выглядели не лучшим образом — потрёпанные, невыспавшиеся, в грязных одеждах. И почему-то топтались у входа в Подземный мир, преграждая путь туда законной царице. Поэтому Персефона уперла кулачки в крутые бёдра и протянула:

— И что это значит?

Мужчины вновь обменялись взглядами, замялись, Аид потупился и запустил пятерню в засаленную шевелюру, а Тот как обычно начал уклончиво и издалека:

— Ну тут такое дело…

Персефона тихо закипала. Эти двое юлили и изворачивались, словно нашкодившие юнцы, которых за проказой поймала строгая мать.

Богиня хмурила идеальные тёмно-рыжие брови и топала ножкой.

Аид прокашлялся и перебил друга:

— Давай лучше я, — проговорил он, голос при этом звучал хрипло и осевши, как будто царь Подземного мира… долго пел, вернее, орал дурным голосом… — … в общем, Весна, тут кое-что случилось… Одним словом, в Подземный мир тебе сейчас нельзя.

Персефона склонила голову набок:

— Не объяснишь ли, дражайший супруг, почему?

Она интересовалась вкрадчиво, вроде бы ласково, как делала обычно, когда очень злилась…

— Видишь ли… В общем… Одним словом… Короче, там не прибрано.

— А что же, мой царь, тот, кого зовут Безжалостным и Ужасным, не покараешь своих разленившихся слуг?.. — она бы, может, и дальше продолжала гневную тираду, но тут между Аидом и Тотом просунулась голова в венке из плюща. Голова икнула, присвистнула и расползлась в счастливой улыбке:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— О, а вот и жена домой вернулась…

Потом, прямо под ноги Персефоне выкатилось нечто, которое на поверку оказалось… Дионисом. Этого нового олимпийца считали богом вина и веселья. И он всячески старался оправдать свою репутацию гулёны и распутника…

— Так! — грозно произнесла Персефона. — Не прибрано, значит. А ну-ка с дороги! Хочу посмотреть, во что ты, муженёк, превратил наш мир, стоило жене ненадолго отлучиться.

Аид вновь переглянулся с Тотом, и оба отступили, пропуская Персефону. Шатаясь и оскальзываясь, поднялся и Дионис, тщетно пытавшийся при этом замотаться в кусок в замызганный кусок ткани, служивший, по-видимому, ему всей одеждой…

Вся странная процессия двинулась следом за царицей Подземного мира, которая пылала праведным гневом.

Неладное Персефона почувствовала сразу, как только оказалась на берегу Стикса. Перевозчик Харон сидел на берегу, свесив ноги в ужасную реку, а рядом с ним извивались в неприличном танце зеленокожие подземные нимфы…

— Эвоэ! — кричали они, дёргая старика то за бороду, то за сбитые в колтун волосы. Харон при этом блаженно улыбался.

Персефона поспешила отвести взгляд: такое ещё потом в кошмарах приснится — улыбающийся Харон!

Чем дальше она шла, тем больший размах принимала открывающаяся её взору вакханалия.

Последней каплей стала картина, встретившая её в тронном зале.

На ступенях сидел Танатос, с остановившимся взглядом, у ног его валялись собственный меч и единокровный брат, надо признать, изрядно потрёпанный. Пол был усыпан белыми и чёрными перьями.

Троица неподкупных судей — Минос, Радамант и Эак — обнимались и пытались друг у друга выяснить:

— Ты меня уважаешь?

Полуголый Загрей отплясывал что-то дикое в компании вакханок, поочерёдно притягивая к себе то одну, то другую, чтобы страстно поцеловать.

А Макария, икая и прикладываясь к амфоре, окидывала окрестности тоскливым взглядом и бормотала:

— Оставьте меня… У меня экзистенциональный кризис…

Лишь Геката оставалась здравомыслящей в эпицентре этого безумия — она развела руками, всеми шестью, будто желая показать: вот, мол, что тут творится, когда ты уходишь…

И тогда Персефона взорвалась:

— Немедленно прекратить! — воскликнула она.

И мир испуганно замер.

Остановились танцы, песни, а у некоторых даже прекратилась икота. Царица Подземного мира умела гневаться, это знали все.

— Загрей! В свою комнату! Живо!

Бедняга кивнул, икнул и исчез.

— Макария! Я тебе сейчас такую экзистенциональную трёпку устрою! Ты же девочка!

Богиня Блаженной смерти мгновенно протрезвела и вытянулась в струнку, но сделать это было непросто, потому тёмный хитон так и норовил сползти с плеча.

— Танатос! Ты-то, ты! От тебя я ждала благоразумия!

Убийца тряхнул головой и в следующую минуту воззрился на неё взглядом совершенно трезвым и острым, как отточенный меч.

Сзади раздались аплодисменты: Персефона обернулась — и увидела Аида во всём великолепии Владыки, и Тота, сияющего мудрой красотой. И следа не осталось от недавних забулдыг, которые встречали её у входа в Подземный мир.

— Браво! — сказал Аид, и в глазах его светилось восхищение. Только он умел так смотреть на неё. — Ты — истинная царица, Весна моя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Персефона поняла, что оказалась в центре глобального розыгрыша, это злило и печалило одновременно.

Она грустно спросила: