Высокие устремления - Михаил Рагимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Добряк Кролище вручил заключенному свою ручную крысу.
— Научишь говорить — выпустим. А пока сиди, думай, почему ты дурак такой.
Крыса сидела в клетке из дощечек, нарезанных из плавника. Внимательно смотрела глазками-бусинками, шевелила усами…
А потом, на горизонте мелькнули мачты. И с каждым часом, они становились все ближе и ближе. И даже самый слепошарый мог с уверенностью и радостью сказать: «Се — 'Лахтак!».
* * *
Капитан Клафф за зиму нисколько не изменился. Разве что борода начала торчать еще неудержимее, да катласс сменился тяжелым палашом — оружием на палубе скорее бесполезным.
— Ты, друг Лукас, рукоять видел? Вооот! Рубилка как пол-галеры стоит. Вот и приходится с собою таскать, чтоб не уперли. Знаю я их, хороняк! Из вредности украдут, да пропьют за два гроша!
Хороняки-матросы на капитана не обижались. Не первый год знали! Покричит пять минут, потом извиняется полдня. Да и некогда было обижаться. Работа кипела!
Оба весьма вместительных трюма разгрузили влет — каждый норовил помочь. Хватал ящик, тащил мешок, даваясь слюной, втихомолку жрал сухофрукт, спрятавшись за дюной… Потом, разумеется, загрузка. Не так объемно, как в прошлый раз — из-за неожиданного Холода не приходили унаки с дальних островов, а из-за неожианных сложностей с Рыжим на Круглом — ближние неодобрительно косились. Но с полсотни мешков получилось.
От суеты даже моржи попрятались. Так, ревели матерно (но вполголоса!) за-за ближайших дюн.
— Как зимовка вообще? — спросил Лукас, выбрав момент, когда Клафф переводил дыхание после очередной порции беззлобной ругани в адрес косоруких подчиненных.
— Ну его, тот Грумант! — замахал руками Клафф, чуть не заехав по носу пробегавшему мимо Крауту. Молчун пошипел змеей, да потянул огромный куль дальше — руки заняты, не поругаться.
— Этот год, будто пальцем деланный! Ни мороза, ни тепла! Грязь, слякоть! Полный Груманат островных! Плюнуть некуда — островная рожа маячит! Еще и бормотуха подорожала!
— Ей-то с чего дорожать?
— Говорят, в Империи заваруха какая-то, вот все и дорожает, — пожал плечами капитан. Тут же хлопнул себя по лбу: — А, бесы мне в шею подыши! Тебе же наш многоуважаемый сиятельный рыцарь письмо передавал. Щас я его…
Клафф начал выворачивать многочисленные карманы, вываливая на палубу разнообразнейший мусор. Лукас в тревоге оглянулся — не спикирует ли с мачты какой поморник, узрев такое богатство.
Письмо нашлось. Разумеется, не в кармане, а за пазухой, в представительном чехле из жесткой кожи.
— На! — протянул его Лукасу Клафф.
— А точно мне? — на всякий случай засомневался Изморозь.
— Сам говоришь, что товарищ твой, который с оглоблей двуручной, погиб. Хороший мужик был, правильный. Хоть и южанин. А письмо вам обоим было. Теперь, значит, сугубо тебе одному.
Лукас пробежал глазами кривоватые строчки. Перечитал еще раз. Не поверил.
— Что там? — заглянул через плечо капитан. — А, ну как обычно, в общем. А то ты рожи корчил, думал, плохое что. Замуж выдают или еще что.
— Погоди, это получается, что я должен чуть ли половину Нугры с собой в Любеч забрать? Все ведь достойны, все заслужили, любого назову! Ну кроме Тягла, он с утра повесился.
— Половина не влезет, разве что нарубить, да в бочки запихнуть, — рассудил Клафф, — но девок можно хоть всех. Я не против. Которые красивые в мою каюту, остальных — в трюм.
— А подрыв обороноспособности и все такое? Придет кто, спалит город. Что тогда?
Клафф долго смотрел на Лукаса. Потом тяжело вздохнул.
— Кому надо Нугру сейчас палить? Мы же вернемся и выебем весь Архипелаг. Кристоф лично явится куканить. А это хуже трех вулканов! Опять же, выгода должна быть. А что с вас брать сейчас, кроме остатков хлебного запасу да проссаных матрасов? Сейчас же все склад пустые. Ни сувойки, ни шкур! Вот осенью, да! Никак нельзя без полного гарнизону. А сейчас…
Капитан хотел было плюнуть в воду, но, передумав, задрал ногу и харканул на подошву. Растер о палубу.
— А ведь да… — протянул Лукас.
— Манда, — поддержал моряк, — прикиньте с Дирком, кого брать, кого оставлять, да грузитесь. Через два часа назад пойдем, чтобы ветер не прозевать.
— Слушай, а с чего так? Он же сиятельный рыцарь, все такое?
— Он на Комарах три года сидел, когда их хольк там приливом на мель швырнуло. Треть экипажа схоронил. Имеет понимание, так сказать, что значит на островах зимовать. Но да, странновато, конечно. Никогда не было приказа такого, чтоб столько народу, да одним рейсом назад тащить. Может праздник какой? Свадьба там или поминки?..
Про унака и мертвячку
У одного богатого охотника дочка умерла. Ходила, чай пила. Утром не проснулась. Бывает! Сильно охотник горевал! Но что сделаешь, когда так? Ничего не сделаешь. Собой дочку не заменишь.
Мертвую охрой красной осыпали, волосы расчесали, три ленты вплели — зеленую, черную, синюю. Переодели в новый халат, новые штаны, новую куртку, в новую шубу из рыси. Положили в доме, на оленью шкуру. Рядом два стола. На столах чай, рыба, оленина, ягоды. Едят, про мертвую хорошее говорят. Плохое нельзя. Да и не было плохого. Не успела.
Тут мертвая глаза раскрыла. Да как закричит! Все унаки из дома выскочили. Один не успел, в дверях застрял. Его за руки унаки тянут, а за ноги мертвая! Чуть не разорвали! С него штаны соскочили, у мертвой остались. Без штанов убежал!
Унаки копья взяли, луки со стрелами взяли. К дому подошли, в окошко глянули.
Мертвая на шкуре лежит, руки на груди сложила. Долго смотрели. А она тихо лежит, глаза не открывает, на унаков не кричит. От того еще страшнее!
Штаны копьем зацепили, хозяину отдали. Тот их в выгребную яму кинул — боюсь, говорит, на себя надевать. У мертвячки руки холодные, выморозила штаны могильно! Надену, бырбаанай отвалится!
До вечера унаки просидели у дома. А та как лежала, так и лежит. Унаки спать пошли — чего зря сторожить? Показалось, наверное. Может в чай тонкие грибы попали или еще что? Штаны пожалели, но доставать не стали. Глубоко утонули, не достать копьем.
А ночью вся деревня проснулась. Каждому мертвячка приснилась. Косами оплела, руками обняла. За собой повела, потащила! Еще страшнее унакам стало!
Решили дом сжечь. Обложили дровами, обмотали берестой… Огонь поднесли — ветер сразу, тучи! Дождь пошел, весь огонь потушил, унаков промочил.
Что делать? Страшно унакам. И не придумать ничего. Плохое место их деревня стала, надо уезжать! Начали собираться. Жалко уходить, не спешат.
Тут видят, по тропе молодой парень идет, сам с собой говорит, руками размахивает. Сразу поняли — шаман! Из кустов вышли. А он на них идет, не замечает. Одному на ногу наступил, второго локтем в брюхо стукнул. Вроде случайно, а больно, кишки перекрутились, через рот полезли.
Начали руки крутить. Парень двум унакам носы сломал, одному ухо оторвал, еще у троих ребра хрустнули. Сразу понятно — сильный шаман!
Привели к охотнику, к тому, чья дочь то ли умерла, то ли не умерла.
Тот и говорит, спасай, мол, унаков, дорогой друг! Ты же шаман, сразу видно! Сам с собой говоришь, руками машешь, и бубен у тебя есть! Что хочешь отдам. Хочешь, обе байдары? Хочешь, дом? Не тот, в котором мертвячка лежит, другой. Хочешь, двух дочек младших в жены? Хочешь угодья ниже по течению? Все твое будет, только спасай унаков!
Подумал парень, затылок почесал. Ладно, говорит, раз спасать надо, то спасу. Иначе ж не отпустите, нож в печенку сунете. Сунем, говорят унаки, как иначе-то? Ты лучше спасай, раз шаман!
Шаман так шаман…
Парень в дом зашел, на мертвячку посмотрел. Костерок зажег, начал чай греть. Пока чай ждал, рыбы поел, оленины поел.
Тут темно стало. Парень чай пьет, на мертвячку смотрит. Та лежит тихо, как положено. Шаман отвернулся было, смотрит — а она уже сидит. Глаза закрыты, косы торчком к потолку. Бледная вся стала, в пятнах. Вот же дура — умерла, лежи себе, зачем унаков пугать?
Парень стол перевернул, нож вынул, на полу круг начертил. Знаки нужные в круг вписал. Тут мертвячка на ноги встала.
